Андрей Танасейчук - Джек Лондон: Одиночное плавание

Но в то же время: «Мартин начинал уже сознавать, что в области мысли он сильней Руфи, сильней ее братьев и отца. Несмотря на преимущества университетского образования, несмотря на звание бакалавра искусств, Руфь не могла и мечтать о таком понимании мира, искусства, жизни, каким обладал Мартин, самоучка, еще с год назад не знавший ничего».

Воззрения Мэйбл поддерживала прагматичная Элиза. Она хотела, чтобы у брата было постоянное и приличное занятие. И для Джека ее мнение значило куда больше, чем мнение матери. Тем не менее он продолжал сочинительство. За очерком, который Лондон послал в одну из сан-францисских газет (это была San Francisco Bulletin — газета крупная, живо интересовавшаяся новостями из Аляски; непонятно, почему Ирвинг Стоун написал, что тот отослал очерк в San Francisco Examiner, ведь этот факт хорошо известен) [140] Очерк он предварил письмом, в котором писал: «Я вернулся с Клондайка после проведенного там года. Я пробирался туда через Дайи, одолел Чилкутский перевал. Возвращался по Юкону через форт Святого Михаила, преодолев 2500 миль вниз по реке в маленькой лодке. Я много попутешествовал и поплавал в разных частях света и вполне уяснил, что может быть интересно читателю, что нужно, чтобы завоевать внимание и раскрыть романтику вещей — я понимаю, что хотят прочитать люди. Я написал очерк в четыре тысячи слов, в котором описал свое путешествие из Доусона до Святого Михаила в утлой посудине. Будьте так любезны, дайте знать — существует ли у вас потребность в материалах подобного рода? Разумеется, я понимаю, что одобрение рукописи зависит от ее литературного уровня и художественных достоинств. С почтением к Вам, Джек Лондон» (цит. по: Haley J. M. Wolf. The Lives of Jack London. P. 116). , он взялся за повесть для детей, ориентируясь на популярный в то время журнал Youth’s Companion, публиковавший такую литературу. Он закончил повесть за неделю, написал статью, потом принялся за рассказы, в основу которых легли недавние северные впечатления. С утра он занимался поисками работы, потом до изнеможения трудился за письменным столом. Чей, как не собственный, опыт передал Лондон Мартину Идену (не зря же он заявлял: «Мартин Иден — это я!»). Это он, Джек Лондон: «Работал он за троих. Спал всего пять часов, и только железное здоровье давало ему возможность выносить ежедневное девятнадцатичасовое напряжение труда». Это он «не терял ни одной минуты».

«Метóда», которую он приписал своему герою, была, конечно, его собственным изобретением:

«За рамку зеркала он затыкал листочки с объяснениями некоторых слов и с обозначением их произношения: когда он брился или причесывался, он повторял эти слова. Такие же листочки висели над керосинкой, и он заучивал их, когда стряпал или мыл посуду. Листки все время сменялись. Встретив при чтении непонятное слово, он немедленно лез в словарь и выписывал слово на листочек, который вывешивал на стене или на зеркале. Листочки со словами Мартин носил и в кармане и заглядывал в них на улице или дожидаясь очереди в лавке».

Эту систему Мартин (Джек Лондон) применял не только к словам:

«Читая произведения авторов, достигших известности, он отмечал особенности их стиля, изложения, построения сюжета, характерные выражения, сравнения, остроты — одним словом, все, что могло способствовать успеху. И все это он выписывал и изучал. Он не стремился подражать. Он только искал какие-то общие принципы. Он составлял длинные списки литературных приемов, подмеченных у разных писателей, что позволяло ему делать общие выводы о природе литературного приема, и, отталкиваясь от них, он вырабатывал собственные, новые и оригинальные приемы и учился применять их с тактом и мерой. Точно так же он собирал и записывал удачные и красочные выражения из живой речи — выражения, которые жгли, как огонь, или, напротив, нежно ласкали слух, яркими пятнами выделяясь среди унылой пустыни обывательской болтовни. Мартин всегда и везде искал принципы, лежащие в основе явления. Он старался понять, как явление создается, чтобы иметь возможность самому создавать его. Он не довольствовался созерцанием дивного лика красоты; <���…> он, как химик в лаборатории, старался разложить красоту на составные части, понять ее строение» [141] Здесь и выше цит. по: Лондон Дж. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 7. С. 172–177. .

Это должно было помочь ему создать собственную красоту, отыскать ключ к успеху.

Довольно быстро особое место среди «разных писателей» занял Киплинг, его «химию» Лондон изучал последовательно и тщательно, нередко даже переписывая от руки рассказы мастера целиком [142] См.: Williams J. W. Author Under Sail: The Imagination of Jack London. 1893–1902. Lincoln: Univ, of Nebraska Press, 2004. P. 103. . В этом был, по его мнению, очевидный резон: тогда Киплинг был, пожалуй, самым популярным англоязычным писателем. К тому же он писал «экзотические» рассказы и повести. За короткую жизнь у Лондона накопилось столько «экзотики», что он вполне мог разрабатывать то же поле. Тем более что тема Клондайка, золотоискателей, стойкости и мужества старателей совершенно не была отражена в литературе. Да и то обстоятельство, что англичанин являлся еще и самым высокооплачиваемым (Джек вычитал это в какой-то газете), тоже было существенно — ведь он собирался зарабатывать литературой. Конечно, Джек Лондон не надеялся, что ему сразу станут платить, как Киплингу. Во всяком случае, может быть, потом, когда он прославится… В одном из журналов он прочитал: стандартная плата, которую предлагают авторам в США, — два цента за слово. Таким образом, получалось, что за рассказ он мог получить от десяти до двадцати долларов. Чтобы сочинить рассказ, ему требовалось два, максимум — три дня. Перспектива рисовалась головокружительная! Он подсчитал: чтобы жить в достатке, ему хватит одного рассказа в месяц — даже в два месяца (ну, еще один рассказ нужен, чтобы расплатиться с долгами и забрать заложенное из ломбарда). А потому — писал, писал и писал, а потом перепечатывал на допотопной машинке (ее он позаимствовал у мужа Элизы). Кстати, в романе «Джон Ячменное Зерно» есть пассаж по этому поводу. Трудно удержаться, чтобы не напомнить его читателю:

«Это была удивительная машинка. Я готов и сейчас заплакать, вспоминая свои поединки с ней. Она была, пожалуй, из самых первых пишущих машин: более допотопной конструкции я не встречал. <���…> В этой машинке сидел какой-то дьявол. Она не подчинялась никаким известным физическим законам и опровергала древнюю аксиому, что одинаковые предметы, применяемые в одинаковых условиях, дают одинаковые результаты. Клянусь, ее нельзя было заставить работать одинаково два раза подряд. Она упрямо доказывала, что только разные условия приносят одинаковые результаты. Как у меня болела от нее спина! До знакомства с ней я был далеко не неженкой и выдерживал любое, самое сильное физическое напряжение, а тут она убедила меня, что я далеко не Геркулес. После каждой новой схватки с ней я испытывал такие боли в плечах, что заподозрил с ужасом у себя ревматизм. Стук от нее был невероятный: издали казалось, будто грохочет гром или раскалывают топором мебель, потому что клавиши работали лишь тогда, когда по ним колотили с огромной силой. У меня даже связки на больших пальцах растянулись, и руки болели по локоть, а на концах пальцев натерлись волдыри, которые лопались и возникали снова. Если бы это была моя собственная машинка, я работал бы на ней молотком. А ведь мне приходилось не просто бороться с машинкой, а перепечатывать рукописи! Выстукивание тысячи слов превращалось в подвиг, сопровождаемый тысячью проклятий. Но я-то писал в день куда больше, чем тысячу слов. Я стремился поскорее перепечатать мои творения и разослать по редакциям, уверенный, что там их ждут не дождутся» [143] Пер. с англ. В. Лимановской. .