Андрей Танасейчук - Джек Лондон: Одиночное плавание

Рукописи разлетались по всей стране: на Восток, Северо-Восток, в Нью-Йорк и Филадельфию, в журналы южных штатов, в калифорнийские. Но обратная связь практически отсутствовала. Впрочем, из Bulletin в конце концов ответили: «Интерес к Аляске поразительным образом сильно упал. В то же время написано о ней так много, что я не думаю, что мы сможем купить вашу историю. Редактор» [144] Цит. по: Haley J. M. Wolf. The Lives of Jack London. P. 116. Интересно, что свои десять долларов он за очерк все-таки получил. Напечатали его в газете Buffalo Express в июне 1899-го под названием «From Dawson to the Sea». .

Не менее печальная судьба оказалась у повести, которую он отослал в Youth’s Companion. История называлась «Где мальчики становятся мужчинами» (Where Boys are Men) и включала семь глав (три тысячи слов). После долгого молчания ее отвергли (год спустя ее приняли в журнале Youth and Age, но напечатана она так никогда и не была).

Джек решил извлечь из небытия свои старые творения, в основном фантастику, — то, что насочинял еще до Севера. Что-то, видимо, он чуть переделал (речь идет о рассказе The Ghostly Chess Game — на русский он не переведен), но остальные просто перепечатал (это «Тысяча смертей», «Чумной корабль» и еще два или три) и отослал. Часть рассказов («О Хару», «Шутка махатмы» и «Два куска золота») — отверг, посчитав слабыми и недостойными публикации [145] См.: Williams J. W. Author Under Sail… P. 97. . Даже на марки и конверты были нужны деньги, да и есть что-то надо было.

Джека мучило, что он «сидит на шее» у матери и Элизы, но работы по-прежнему не было. Он вновь и вновь штудировал газеты и журналы, пытаясь понять, на чем можно заработать. Взялся сочинять небольшие заметки на разнообразные темы, юмористические сценки и анекдоты, шутки и комические стишки, которые обязательно присутствуют в каждом номере, но и здесь — никакой реакции. Выяснил: большинство газет получают материалы подобного рода из специальных агентств, так называемых «синдикатов». Он отправил несколько заметок в один из них и очень скоро получил ответ: «Синдикат организует материал силами своих штатных сотрудников». Они не кривили душой — дело действительно обстояло именно так. Ведь и газета — прежде всего бизнес, и он должен быть организован (и — был организован!) наиболее эффективным образом. При этом, сравнивая свои тексты «с тем, что печаталось в газетах и дешевых еженедельных журнальчиках, он… находил, что пишет гораздо лучше». Возможно, так оно и было. Во всяком случае, он так считал. Если бы у Лондона был кто-то, кто мог ему помочь, привести в редакцию, представить, вероятно, ему удалось бы попасть в число авторов. Но такого человека рядом не было.

Он вспоминал: «Я страдал оттого, что не с кем было посоветоваться. Я не знал ни одного литератора — даже начинающего, ни одного репортера».

Так ли это? В общем его слова вполне искренни. Но главным образом потому, что он сам не искал подобных контактов. Ведь был же среди его знакомых тот же Эдвард Эпплгарт (стихи которого Джек разбирал) — он иногда публиковал в журналах стихотворения и эссе. У него должны были быть знакомые в литературных кругах. Они определенно имелись у другого приятеля Лондона — его спарринг-партнера по боксу и фехтованию, а также начинающего литератора Германа «Джима» Уитакера (Whitaker), и среди них (это хорошо известно!) был Амброз Бирс (Bierce). А уж он-то мог открыть двери (по крайней мере на Дальнем Западе США) любому автору. И довольно многим — открыл. В том числе и Уитакеру, и другому (будущему) другу Джека — поэту Джорджу Стерлингу (Sterling) [146] О дружбе Стерлинга и Лондона см.: Benediktson Th. Е. George Sterling. Boston: Twayne Publ., 1980. P. 28–31. О взаимоотношениях А. Бирса и Дж. Стерлинга см.: Танасейчук А. Б. Амброз Бирс: от полудня до заката. Саранск, 2006. С. 89–95. . Однако похоже на то, что Лондон (сознательно или бессознательно?) сам избегал подобных отношений. Об этом косвенно говорит фраза, прозвучавшая из его уст: «Я чувствовал, что добиться литературного успеха можно лишь, если забыть всё, чему учили в средней школе и университете». Потому что «профессора и преподаватели не были способны научить писать так, чтобы увлечь читателей на пороге нового века». А он, вероятно, считал, что знал, как это сделать. К тому же был самоучкой и обладал слишком большим жизненным опытом, чтобы прислушиваться к кому бы то ни было. Возможно, инстинктивно чувствовал неизбежный, как сказали бы сейчас, «когнитивный диссонанс», а проще говоря, психический дискомфорт.

Вот такие они — самоучки. «Упертые». В принципе — не способные доверять кому-нибудь, помимо себя самого.

Вот он и пробивался самостоятельно. Потому что по-другому не мог — только вперед и только в одиночку.

Это время длиной в год (лето 1898-го — весна 1899-го) Джек Лондон назвал самым трудным в своей жизни. Период был действительно очень труден во всех смыслах.

Во-первых, с финансовой стороны («Деньги у Мартина были на исходе… Разнообразные кушанья уже не готовились в его маленькой кухне, так как у него оставалось всего с полмешочка рису и немного сушеных абрикосов. Этим он и питался в течение пяти дней». Чуть позже: «Последней его покупкой в овощной лавке был мешок картофеля, и целую неделю он ел одну картошку по три раза в день…» Тогда же: «Время от времени он обедал у Морзов и этим поддерживал немного свои силы, хотя, глядя на множество расставленных на столе яств и из вежливости отказываясь от лишнего куска, он испытывал танталовы муки. Иногда, поборов стыд, Мартин отправлялся в обеденное время к своей сестре и там ел столько, сколько осмеливался, — впрочем, все-таки больше, чем у Морзов». И наконец: «Несколько дней спустя Мартин заложил часы, а потом и велосипед; сэкономив на провизии, он накупил марок и снова разослал свои рукописи»… — это «Мартин Иден». Свидетельства подобного рода из книги «Джон Ячменное Зерно» уже приводились, но вот еще одно оттуда же — очень короткое: «Положение стало отчаянным…»).

Во-вторых, в творческом плане. Литературные неудачи воспринимались Лондоном явно тяжелее финансовых — в конце концов, к лишениям, бедности, даже к недоеданию он был привычен, а вот то, что его не печатают и он не понимает причин, было, конечно, почти невыносимо…

В-третьих, тяжким грузом давило непонимание Мэйбл — ее «мелкобуржуазное» сознание (несмотря на степень бакалавра искусств Стэнфордского университета), как уже говорилось, просто-напросто не способно было принять тот факт, что творчество может быть целью и содержанием жизни. Искусство — музыка, живопись, стихи и проза — всё это прекрасно, но, помилуйте, какое отношение они имеют к комфортному существованию человека, семьи? Вот бизнес, какая-то «практическая» специальность, вроде юриспруденции или бухгалтерии, приносящие реальный доход, — другое дело. Роман «Мартин Иден» насыщен суждениями Руфи по этому поводу. Стоит ли сомневаться, что в них — отзвуки тех дискуссий, которые вели (устно и письменно) Джек Лондон и Мэйбл Эпплгарт? После возвращения Лондона из Клондайка влюбленные начали отдаляться. Это — очевидно. Джек, повторим, «перерос» этот (возможный) союз. Чувства умирали. А это всегда мучительно больно. Мэйбл все еще хотела выйти за него замуж, но «мезальянс» (а это был, по ее мнению — и ее матери! — мезальянс) должен быть подкреплен материальным успехом, какой-то, пусть небольшой, финансовой стабильностью. Но ничего подобного и близко не было. Он отдалялся — «дрейфовал» куда-то в сторону, туда, где, по ее представлениям, не может быть ни того ни другого. Непонимание рождало взаимное раздражение. Слишком редкие встречи — Джек обитал в Окленде, а она (с папой и мамой) в Сан-Хосе — и «любовь по переписке», конечно, усложняли отношения. Судя по всему, кризис пришелся на конец осени 1898-го — зиму 1899 года. 30 ноября Джек пишет Мэйбл большое письмо, в котором обвиняет возлюбленную в непонимании и пытается откровенно рассказать о себе. Это письмо часто используют биографы — в нем Джек Лондон весьма ярко живописует некоторые детали собственного детства. Но нас интересуют не они, а вот этот пассаж — в самом начале письма: