Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Уже несколько месяцев назад он примкнул к итальянскому политическому движению. Он готов был отдать жизнь за свободу Италии, в значительной степени по той причине, что любил эту страну и свободу, и в некоторой степени потому, что не любил жизни. В Болонье он входил в кружок Societa Romantica. Теперь же Байрон был вполне посвященным карбонарием; так как престиж большого английского вельможи успешно помогал делу и позволял быть защищенным от полиции лучше всякого итальянца, то он даже стал главой равеннской группы карбонариев, называвшейся «Americani».

В 1820 году Европа, сперва оглушенная тумаками Священного союза, постепенно начинала приходить в себя. Испания после революции, которой потребовалось всего лишь «шесть лет терпения и один день объяснений», наконец получила конституцию. Этот пример воодушевлял подданных папы, неаполитанского короля и Меттерниха. В Неаполе сотня солдат, прокричавшая «Да здравствует король и конституция!», так напугала короля, что он 6 июля 1820 года подписал указ, провозглашавший конституционное правление. Стены равеннских зданий были покрыты надписями: «Да здравствует республика, и смерть папе!» Кардинал Равенны бледнел под своим пурпуром. Карабинеры возмущались ливреями слуг Байрона, носивших военные эполеты. Байрон отвечал, что слуги его семьи носят эти ливреи с 1066 года, и приказал своим людям стрелять, если на них нападут. Дети на улицах Равенны кричали: «Да здравствует свобода!» Катаясь верхом в Пинете, Байрон встречал своих americani, маршировавших с песней «Все мы солдаты свободы!..». «Они приветствовали меня, когда я проезжал мимо. Я ответил им и поехал дальше. Это показывает, какое теперь настроение в Италии». В письмах он просил всех своих друзей присылать ему сабли и порох: им был устроен во дворце Гвиччиоли арсенал на полтораста ружей. Все это говорило о его смелости, так как анонимные письма советовали отказаться от прогулок и не доверять полиции Buon Governo [63] Доброго правительства (ит.). .

Граф Гвиччиоли был человек богатый, но не неуязвимый. Из чувства осторожности он уважал всякое правительство, каково бы оно ни было; и он начинал находить, что любовник его жены очень плохо воспитан. Виданное ли это дело, чтобы чичисбей выставлял в спальне ружья целыми рядами и компрометировал респектабельный дом? Он сдал этому иностранцу целый этаж дворца и разрешил выезжать с его женой; он считал Байрона чудовищно неблагодарным. В доме только и видели заговорщиков. Все ящики были набиты пламенными прокламациями. Правительство арестовало перевод «Чайльд Гарольда»; кругом цитировали поэму Байрона о Данте как революционный гимн. В секретных рапортах австрийской полиции римский правитель описывал графа Гвиччиоли, как «conosciuto per uno die piu feroci perturbatori della pubblica tranquillita e strettamente legato con il detto lord Byron [64] Известный как один из ужасных нарушителей общественного спокойствия, тесно связанный с упомянутым лордом Байроном (ит.). . Strettamente legato было не лишено юмора. Еще раз граф приказал жене выбрать между ним и Байроном. Она возмутилась. Выбрать? С каких это пор заставляют жену выбирать? Байрон умолял Терезу быть осторожней, граф мог потребовать развода, а условия жизни разведенной женщины были затруднительны в Романье. Церковная власть не позволяла женщине без мужа жить с любовником. Но очаровательные моральные рассуждения Дон Жуана были тщетны. Упрямая Тереза повторяла свое: «Я, конечно, хочу остаться с ним, если он не будет мешать вам остаться со мной. Как хотите, но это прямо невероятно, чтобы я была единственной женщиной во всей Романье, которая не смеет иметь amico!»

Вся Равенна стояла за любовников. Гамба — потому что они терпеть не могли Гвиччиоли, народ и женщины, как говорил Байрон, «…всегда на стороне виновных», а кроме того, его просто обожали бедняки Равенны. Он шел на помощь нищете этой страны, раздавая деньги старухам, которых встречал с вязанками дров на дороге Пинеты, раздавал на церкви, на монастыри. Если где-нибудь ломался орган, Байрон платил за починку, если где-нибудь нужно было восстановить башню, Байрон сам предлагал это городу. Кроме того, все знали, что он — за свободную Италию. Глас народа предрекал ему победу.

Курьезно, что развод в конце концов был потребован, но не графом, а семьей Гамба из-за тяжкого оскорбления. Гвиччиоли же, наоборот, был против этого, так как не желал выделять так называемую вдовью часть. Дело перешло в папский суд и наделало немало шуму. Такой истории не было в Равенне за последние двести лет. Адвокаты отказались действовать в пользу Гвиччиоли, говоря, что либо он дурак, либо жулик: дурак, если ему потребовалось девятнадцать месяцев, чтобы узнать о связи, всем известной, жулик — если он её терпел. В конце концов в июле папа утвердил развод. Графиня должна была жить в доме своего отца, графа Гамба, и Байрон мог видеть её лишь с великими ограничениями. Он предложил выплачивать ей пенсион, но суд решил, что граф Гвиччиоли повинен заботиться о нуждах жены, хотя Тереза нимало не была в этом заинтересована.

Когда-то Байрон проклинал и ругал туманных богинь британских условностей, а теперь он пал по приговору папского суда жертвой условностей итальянских. Графиня Гвиччиоли была из хорошего рода, из-за Байрона (поскольку такие истории не обходятся без мужчины) потеряла своего мужа; по долгу чести он чувствовал себя обязанным жениться на ней, если обстоятельства позволят, — точь-в-точь, как он когда-то считал долгом связать себя с Каролиной Лэм.

Байрон — Августе: (как говорится в афишах) окончательно мое последнее представление… Вы понимаете, что когда женщина разводится с мужем из-за любовника, последний, по долгу чести (или, по крайней мере, как в моем случае, по склонности), обязан прожить с ней остаток жизни в случае, если она будет вести себя прилично. Таким образом, вы видите, что я кончаю тем, чем начал наш отец, и, вероятно, вы больше никогда в жизни не увидите меня…

Эта связь длится около трех лет… Могу сказать, что, не будучи столь безумно влюбленным в нее, как это было вначале, я привязался так, как не думал быть привязанным ни к какой женщине после трех лет связи (исключая одну, и вы знаете, кто это?), и у меня нет ни малейшего желания и никаких видов на разрыв… Если бы леди Байрон пожелала доставить нам удовольствие и умереть, равно как и супруг графини Гвиччиоли (католики ведь даже и разведенные не могут вступать в брак), мы должны были бы, вероятно, пожениться, хотя я бы этого не хотел, так как супружество — это средство возненавидеть друг друга.

Вам должна была бы очень понравиться будущая леди Байрон по трем причинам: 1) она великая защитница настоящей леди Байрон и всегда говорит, что уверена, будто я отвратительно с ней обращался; 2) очень хорошо относится к вам; мне стоило труда помешать ей написать вам одиннадцать страниц (она очень любит писать письма); 3) прочитав «Дон Жуана» во французском переводе, она взяла с меня обещание не продолжать его, заявив, что это отвратительно… В ней много нашего. Я хочу сказать, что она умеет подмечать смешное, как тетя Софи, как вы и все Байроны».