Славчо Трынский - Не так давно

— Ну а если тебя спросят фашисты, не проходили ли мы тут, что им на это ответишь? — проговорил, обращаясь к нему, кто-то из штаба.

— Как же, сказал я им — держи карман! У меня еще мозги на месте. Я не рехнулся, чтоб выдавать своих.

Пока мы беседовали, вся бригада прошла через махалу. Знамя, которое несла Правда Рускова, развевалось уже далеко впереди, и мы поспешили вдогонку.

Не только хлеба не нашли мы в этом крошечном селе. Не узнали мы и ничего ободряющего. Напротив, очень нас озадачило сообщение, что полиция распорядилась отогнать с горных пастбищ весь пасущийся там скот, а жителям категорически запрещено подниматься в горы.

За шесть дней мы прошли от Калны двести километров — в среднем по 35 километров в сутки. Люди измучились, наголодались. Поесть им удавалось только раз в день. При таком напряжении это, естественно, никак не могло восполнить израсходованную энергию, день ото дня силы их таяли.

Не ради разносолов бойцы собирали на привалах дикий лук и щавель — хоть этим стремились притупить голод, надеялись, что пусть немного, а все же и трава поддержит их.

— Трава? — говорил Жоро. — Да я и камни буду есть, лишь бы не обессилеть. В партизаны я пошел, чтоб воевать с врагом, а не хныкать. А враг — он не только в синей шинели и начищенных полицейских сапогах. Он и в голоде, и в жажде, и в холоде — во всем. Вот глядите — жую щавель и чую в нем силу. Она нужна мне, чтоб одолеть полицая, который защищает фашизм… чтоб убедить солдата, держащего винтовку у ноги… чтоб пустить под откос поезд, который везет боеприпасы для немцев на Восточный фронт… чтобы добиться победы…

Непреклонная решимость помогала бойцам преодолевать трудности, каких немало выпало на нашу долю в этом походе, во всей нашей борьбе. У людей выработался на этот счет совершенно определенный взгляд, своего рода философия, которая служила как бы броней от дурных мыслей, упадочнических настроений, возникающих в трудные минуты.

Подойдя к Риле, мы прежде всего подумали о том, как установить контакт с Дупницким отрядом. Мы знали, что Жельо Демиревский вернулся из Трынской околии. Но поскольку под Огорелицей нам неожиданно пришлось расстаться и мы не успели договориться о месте и времени встречи, приходилось во многом рассчитывать на счастливый случай. Жельо был знаком с нашими планами, и мы надеялись, что он нас тут дождется и отыщет.

С рассвета до двух часов дня бригада карабкалась вверх по горным кручам — за все это время мы едва одолели несколько километров. Да и как тут двинешься быстрее, если бойцы предельно устали и голодны!

Где раздобыть еду? Этот вопрос, в первую очередь, занимал командование бригады.

Мне невольно припомнилась сказка про то, как попала в безвыходное положение некая далекая страна, где подошли к концу запасы хлеба, не осталось ни зернышка даже для сева. Смерть угрожала всему народу. Вот и мы, пятеро руководителей, сидели теперь, словно мудрецы из той сказки, и мучительно думали, где раздобыть еду.

Разные высказывались мнения. Одни говорили, что надо послать группу бойцов в село Джерман. Другие считали, что следует поразведать здесь, в горах: неужто не осталось в Риле ни единого стада, ни одной сыроварни?

Вполне приемлемым выглядело и то предложение, и это. Так что нечего ждать еще чего-то. Тем более, что куда-то исчезло несколько бойцов и есть все основания опасаться, как бы по нашим следам не нагрянул враг.

Для посылки в Джерман отобрали группу в два десятка крепких бойцов. Командиром назначили Димитра Пчелинского, политкомиссаром — Георгия Настева. Я дал им указания, назвал пароль и место встречи. Задача им ставилась одна: принести возможно больше съестного.

В состав другой группы включили интенданта Тодора Стригачева и еще троих бойцов.

Обе группы ушли, заронив нам в души надежду. Теперь можно было дать простор фантазии, представить себе, что в руках у тебя здоровенный ломоть хлеба и кусок брынзы и ты с аппетитом уминаешь все это, запивая холодной рильской водой. А почему бы не представить и еще большую роскошь — жареного ягненка или добрый шматок отличного рильского сыру, слезящегося капельками масла? Можно, конечно, но у людей не оставалось сил даже на мечты. Они погрузились в сон. Он сейчас был для них самым сладким из всех лакомств.

Некоторые считали, что после такого утомительного похода вообще можно было бы проспать и трое суток подряд. Что ж, очень может быть. Усталость и измождение наложили свой мрачный отпечаток на лица бойцов и командиров, на их походку и вообще на все их поведение. Сон непреоборимо сморил людей. И воздействие его чар усугублялось ароматом напоенных утренней росой трав, смоляным духом соснового бора, который волнами доносил до нас ветерок.

Обычно привалы мы использовали не только для отдыха, но и для политической работы. Требовалось вовремя заполнять пробелы в сознании бойцов. Так мы делали всегда, так поступили и теперь. Подключили весь партийно-политический аппарат — от комиссара бригады до политделегатов в отделениях.

О плохом настроении некоторой части бойцов, вызванном трудностями похода, к нам поступило немало сигналов. Самый серьезный из них — самовольная отлучка нескольких человек, которые, видимо, не нашли в себе сил выдержать до конца. Это побудило нас собрать командиров и комиссаров батальонов. Выступал Болгаранов. Отличительной чертой его характера (а отсюда — и его работы с людьми) была твердость, убежденность в том, что он разъясняет. Болгаранов понимал, что в такие трудные моменты малейшее колебание или мягкотелость командира могут обернуться крупными бедами, поэтому он считал недопустимым в поведении комсостава даже намека на беспомощность или безысходность. Относительно предстоящей победы и благоприятного исхода борьбы он говорил с такой уверенностью, будто сотню раз на практике проверил ее ход и исход. Слова Болгаранова не просто ободрили людей, но и дали им заряд веры на долгий период. К тому же пример самого Болгаранова был у них перед глазами. Он ведь страдал грыжей, но никто не слышал от него ни единой жалобы, ни единого стона. Это оказывало свое воспитательное воздействие и на нас — его ближайших помощников. В конце беседы командующий зоной предупредил, что не исключены еще большие трудности, и потребовал от комсостава полной мобилизации сил и собранности.

До вечера все спали. Бодрствовали одни лишь дежурные да боевое охранение.

Когда смерклось, стало значительно холоднее. Я велел разбудить бойцов — надо было перейти на более укрытое место, где можно развести костры. Такое место мы нашли в районе Волчьего Камня, в урочище Богдан. Там сразу же развели костры. Около них царило оживление. Сон подбодрил бойцов, и теперь одни рассказывали товарищам разные веселые байки, другие — пели, третьи — уносились в мечтах к тем временам, что настанут после победы.