Славчо Трынский - Не так давно

Днем восстания было определено 9 сентября В этот день по сигналу Отечественного фронта следовало осуществить взятие власти во всех селах и общинах околии, занять военные казармы и обезоружить полицию. Основные силы восстания располагались в районе Кална — Ябуковик — Црвена-Ябука; после получения приказа они должны были появиться в Трынской околии.

Полиция узнала о совещании в Еловице. Узнала и о других вещах, но не приняла никаких мер. Теперь полицейских чинов занимало лишь одно, как спасти собственную шкуру. Партизанская дивизия, будто молот, нависла над головами фашистов, а Красная Армия подступала к Софии. Великие «смельчаки» и «храбрецы», убившие сотни беззащитных людей, сейчас выискивали любую щелочку, чтоб удрать из околии, избежать народного возмездия.

Большое беспокойство у палачей вызвала стачка горняков Перника. Она охватила все шахты и рудники. Шахтеры первыми выразили недоверие фашистскому правительству и, оставив рабочие места, вышли на улицу, чтобы заявить протест против проводимой болгарской буржуазией политики грабежа и угнетения.

Стачка шахтеров Перника послужила сигналом к повсеместному захвату власти, к ликвидации господства буржуазии.

В течение 8 и 9 сентября из Трына бежали убийцы многих партизан и ятаков: подполковник Манов, подполковник Стойчев, прожженный демагог Никола Василев, полицейский инспектор Ангелов. В городе остались лишь те из приверженцев режима, кто отлично понимал — как ни прячься, все равно никуда не спрячешься.

В тот же день 9 сентября утром в селении Палилула собралось шестеро партизан, в том числе Райчо Таков, Митко Гранитов и Коста Новосельский. Они прослышали, будто партизаны заняли город, и тотчас решили отправиться в Стрезимировцы, где, по их сведениям, хотело сдаться воинское подразделение. Они остановили проезжавший грузовик — и прямым ходом в Стрезимировцы.

В кабинет подполковника вошел один Гранитов. Остальные охраняли двери. Гранитов поздоровался с подполковником и кратко изложил ему условия сдачи подразделения. Сначала подполковник испугался, но, заметив волнение Гранитова, успокоился и заявил, что без приказа свыше никому оружия не сдаст. Товарищи удовлетворились этим и отправились в город. Они считали, что там, по крайней мере, враг приведен к покорности и народная власть установлена. Однако, когда они приехали в город, обнаружилось, что, кроме них, никаких других партизан здесь нет. Охрану несли не гражданские лица, а полицаи и вообще обычный распорядок ничем не нарушен. Выходит, дошедшие до них слухи не соответствуют действительности, подумали товарищи. Но теперь, в отличие от Стрезимировцев, они поступили по-иному: тотчас разыскали нескольких деятелей Отечественного фронта, вместе с ними явились в околийское управление, обезоружили полицаев, собрали их во дворе под охраной, а околийскому управителю и начальнику полиции запретили без разрешения передвигаться по городу. После взятия власти товарищи тотчас разослали по селам грузовики, на которых в город стали стекаться стар и млад.

Во второй половине дня 9 сентября в сторону села Бусинцы двигалась легковая автомашина. Трясясь и подпрыгивая на ухабах, она медленно въехала на маленькую площадь, пересекла ее, свернула направо в тесный проулок, переходивший в проселок к селу Вукан. Дядюшка Кольо, не знавший о ходе событий, с тревогой следил за машиной и, когда она остановилась у его ворот, взволнованно окликнул нас:

— Ребята, приготовьтесь! Похоже, что вас обнаружили…

Дядюшка Кольо весь еще был в тревожной напряженности нелегального периода и посчитал, что враг прибыл в связи с акцией, проведенной нами в селе накануне вечером. Косерков глянул на меня и подмигнул. Проявленная дядюшкой Кольо бдительность рассмешила его. Он сбил набок юнкерскую фуражку, красный цвет которой так гармонировал с его смуглым лицом, и крикнул:

— Не бойся, дядюшка Кольо, это наши!

С этими словами он устремился к двери.

Через двор спешили Денчо, Здравко, Стоян Якимов и мой отец. Встретились мы в дверях — у нас не хватило терпения дождаться в комнате.

— Эй, Деньо, ты куда пропал, почему не подавал о себе вестей? — закричал Косерков, обнимая Денчо.

— Никуда не пропал, Тошо. Видишь, путешествую на легковушке.

В этот момент дотащился до дверей и я, Денчо, увидев меня, вырвался из объятий Косеркова, бросился ко мне. За ним — и мой отец.

— Глянь-ка, Славо выздоровел! — проговорил Денчо, распахивая свои длинные ручищи, в одной из которых он держал новенький советский автомат. — Видишь, Славо, что дали нам братушки? — крикнул он во весь голос.

— Вижу, Деньо, вижу, братушки дали не только оружие, они помогли нам освободиться от фашистского рабства.

Оба они — Денчо и мой отец — обняли меня, наши руки сплелись.

— Эй, что делаете, вы ж его задушите! — проговорил Здравко, подходя к нам. Мы с ним расцеловались.

Денчо радостно смеялся, счастьем светились его лицо и глаза, а вот отец мой заплакал. Не мог сдержаться тем более, что после моего ранения ни он, ни мама меня еще не видели. Я сознательно отклонял их просьбы насчет свидания, поскольку допускал, что после того как на следующий день после боя в окрестностях Еловицы Денчо в селении Ранилуг проговорился о моем ранении, полиция непременно будет выслеживать моих родных, чтоб попытаться выйти на след. Что им тяжело, я это отлично понимал, но понимал также и другое — ни в коем случае не следует рисковать. Я был уверен, настанет день, когда мы увидимся. И этот день пришел.

Товарищи располагали крайне ограниченным временем. Нам нужно было спешить — выстроенная в селе Милославцы дивизия ждала, чтобы я ее принял. Там же находились и прибывшие из Советского Союза офицеры. Нам предстояло до сумерек вступить в Трын, а в последующие дни — в Софию. Распростившись с семьей дядюшки Кольо, мы уехали.

День стоял солнечный. Не было ни обычного для этого времени года тумана, ни пронизывающих воздушных потоков, которые иной раз стремительно проносятся по долине реки Эрмы. Эта прекрасная погода невольно наводила на мысль, что вот и природа за нас и она как бы радуется успешному исходу нашей борьбы.

По дороге в Милославцы в моей памяти, словно кадры киноленты, проходила вся жизнь отряда — от небольшой акции на Слишовском кургане до крупного боя в горах у Еловицы. Мысленно я вернулся к ноябрю 1942 года, когда мечтал увидеть большой партизанский отряд, густую сеть ятаков и разгоревшееся на всей нашей земле пламя революционной борьбы. С той поры минуло два года. За это время отряд разросся, положив начало двум бригадам, а затем и дивизии. Что могло быть радостнее этого? Наша народно-освободительная армия по всей стране брала власть, час фашизма пробил, рождалась независимая и сильная Болгария. И во всем этом был скромный вклад и нашего Трынского отряда!