Славчо Трынский - Не так давно

— Батя, ты ведь спозаранку ушел заросшим, небритым, а теперь от тебя даже духами пахнет. Какой это цирюльник тебя побрил?

— Ладно, кто меня брил, тот и брил. Не твое дело, — важно ответил старик.

— Я тебя по-человечески спрашиваю, чего сердишься? Знаю, что в горах цирюльни нет.

— А может, и есть, — сказал дед Рангел и тихонько шепнул сыну: — Славчо меня побрил. Большой привет тебе передал, но ты никому про то ни слова! И матери не говори. Женщина все же — разболтает!

Григор больше не расспрашивал отца, но с нетерпением ждал, когда они, наконец, придут домой, чтобы узнать подробности.

Дома дед Рангел рассказал обо всем сыну и наказал ему приготовить две пары кожаных постолов и конопляных веревок.

— Завтра снова встречусь со Славчо. Тебе надо пойти в село и узнать все новости. Их интересует, что о них говорят и все передвижения полиции. Как-нибудь вечером они и к нам придут, — сообщил он сыну.

— Пусть приходят, — одобрил Григор и в свою очередь напомнил отцу, чтобы тот никому больше не доверялся.

Утром, прежде чем выпустить овец на пастбище, Григор собрал все новости и сообщил их отцу.

Когда-то Григор был членом буржуазной партии «Демократический сговор». В политике он вообще-то ничего не понимал — думал, что если запишется в какую-нибудь правящую партию, то сможет получить и какую-то выгоду, а когда увидел, что никакой службой и не пахнет, он, как и Гюро Симов, отошел от этой партии. Теперь, когда родилось партизанское движение, защищающее интересы народа, оба бывшие «сговористы» восприняли это движение как свое и посвятили служению ему свою жизнь и жизнь своих семей — они помогали нам до самого конца, пока не завершилась вооруженная борьба. Они не были коммунистами и, следовательно, не состояли на учете в полиции как неблагонадежные, поэтому фашисты ни в чем не могли их заподозрить. Поэтому и тесноватый дом деда Рангела превратился в наш склад и техническую базу.

Наш августовский план был довольно напряженным. Он предусматривал десятки политических и боевых акций, целью которых, с одной стороны, было напугать врага, а с другой, привлечь к себе новых приверженцев. В то же время каждая акция давала возможность вооружаться. В конце месяца у нас уже было несколько запасных ружей. Они предназначались для новых партизан, которых мы ждали и которые непременно должны были пополнить наши ряды.

— Куда мне теперь деваться? — заявила тетя Божана, прежде чем я успел поздороваться с нею. — Этот Йоно Панин несколько раз уже ехидничал, что я стала партизанкой, что мой дом превратился в разбойничий притон. Не можете ли вы отобрать у него червонцы, которые он принес с той войны? Вы смотрите, сколько магазинов у него — в селе магазин, на главановском постоялом дворе — магазин, скоро всю Трынскую околию откупит на краденые червонцы.

— Не тревожься, тетя Божана, — успокоили мы ее. — Червонцы его брать мы не станем, а рот закрыть заставим.

— Ну, как знаете. Лишь бы он мне глаза не колол, — со вздохом сказала тетя Божана и только в эту минуту спохватилась и пригласила меня сесть.

В это время отряд наш находился в урочище Тесковец, к югу от моего села. Мы уговорились с Денчо и Делчо и отправились к Панину. Его дом вместе с несколькими другими находился на краю села, несколько на отшибе.

Еще до наступления темноты партизанская колонна пробралась через фруктовый сад, огороженный высоким плетнем, и оказалась во дворе позади дома Паниных. Соседские собаки подняли такой лай, что всему селу тут же стало известно о нашем приходе.

— Партизаны пришли к Паниным, — передавали из уст в уста.

Этого мы и хотели: надо было, чтоб все знали, что и в его доме побывали партизаны.

Когда мы вошли к нему, старый фельдфебель весь трясся. Думал, что мы намерены прикончить его. Едва мы показались в дверях, он принялся молить оставить его в живых.

— Мы пришли не убивать тебя, — сказал Денчо. — Мы пришли завязать с тобой дружбу. Ты — человек богатый, у тебя есть деньги, есть хлеб и всякое другое. А мы, как ты знаешь, бедны, нуждаемся в помощи. В помощи, а не в милостыне, — пояснил он.

— Чем могу, тем помогу, — уже спокойнее ответил Панин. — Дал мне господь и хлебушко, и брынзу.

— Э-э, нет! Брынзу тебе не господь дал, — заявил бай Захарий. — Если бы не мы — не было бы у тебя ни брынзы, ни масла.

— Верно, верно, вы наши спасители! Будьте вы живы и здоровы тысячу лет! — блеснув золотыми зубами, подхватила угодливо жена Панина — высокая, с восковым лицом женщина.

— Для нас хлеб и брынза — не проблема, папаша, — сказал Денчо. — Деньги, деньги нам нужны! Сколько можешь нам дать взаймы?

— Денег у меня нет. Все, сколько скопил к старости, все отдал детям. Вот ведь и Славчо знает, что мы бедны.

До этой минуты я молчал. Предоставил вести разговор Денчо и Делчо, но поскольку Йоно стал прикидываться бедняком и решил взять меня в свидетели, я откликнулся:

— Ты действительно не самый богатый в околии, но тысяч двадцать — тридцать вполне мог бы дать нам под расписку. Мы ведь их у тебя взаймы возьмем, а не просто так.

— У-у-у, тридцать тысяч! — завопил как ужаленный старый фельдфебель. — Где я возьму столько денег?

— Как — где? Да из тех, что ты награбил во время войны.

— Эх, Славчо, племянник, да это же все брехня! Откуда у нас такие деньги! Ты ведь знаешь, как бедно мы живем?

— Знаю, тетя, знаю, что были вы бедняками, пока приходилось прятать эти червонцы, но как только вы их вытащили на белый свет — вы зажили по-другому, зажили прекрасно.

— Ох, услышь твои слова господь! Дай боже вырваться из этой проклятой бедности… — продолжала двуличничать моя «тетка» Маца.

После долгих увещеваний Йоно Панин развязал узелок с банкнотами и отсчитал десять тысяч.

— Вот это все, больше нет… — сказал он чуть не плача.

— Если тебе так жаль этих денег, мы их не возьмем. Ты же даешь их нам взаймы, а не даришь, — оборвал его Денчо и протянул ему расписку. — Вот… возьми…

Йоно Панин дрожащими руками взял расписку и начал читать по складам:

«Штаб Трынского партизанского отряда взял взаймы у Йоно Панина десять тысяч левов, которые обязывается вернуть сразу же по установлении народно-демократической власти.

Наш будущий приятель не верил, что когда-нибудь получит обратно свои деньги. Он считал наши действия вымогательством. Еще отсчитывая эти пестрые банкноты, он был уверен, что они навсегда уходят из его рук. Потому-то он и пустил слезу. Он не понял, что своими подписями на расписке мы представляем нашу партию, что за ее авторитет, за ее честное слово готовы погибнуть… И все же старый фельдфебель спрятал расписку.

Уйдя от Панина, мы втроем — Денчо, Делчо и я — зашли к тете Божане. Рассказали ей, как все происходило у соседа, и она, вздохнув, сказала: