Славчо Трынский - Не так давно

— Где же запропастился бай Трайко? — спросил вдруг кто-то. — Мамалыга стынет, а он все не идет!

Одни стали отпускать шутки насчет того, что он решил совершить омовение перед едой, другие — что поскользнулся в своих новых постолах, третьи — что потопал в Софию.

— Если Лена так интересовалась дорогой к станции Земен, то почему бы и баю Трайко не вернуться обратно? — ехидно поддел Александр Василев, который выбрал себе партизанское имя Огнян.

— Хватит! — сердито крикнула Лена, — уж и пошутить нельзя — сразу же прицепитесь…

— А то, что ты хочешь охмурить одного мелничанина, это тоже шутка? — обратился к ней бай Захарий.

— Нет, не шутка. Я никогда не зарекалась выйти замуж. Если встречу хорошего парня — почему бы мне не охмурить его.

— Да кто тебя возьмет! Если бы я даже никогда другой женщины не увидел, и то бы на тебе не женился!

— Да и я за такого, как ты, никогда бы замуж не пошла. Ты не мужчина, а злость ходячая. Лучше лечи свой диабет, и не заедайся со мной.

— Больше чем у тебя злости нигде не найдешь, — заключил бай Захарий и поднялся.

— На что похожи ваши споры, товарищи, — вмешался в разговор Делчо. — Начинаете с шуток, а кончаете перебранкой! Кто хочет подшучивать над другим — сам должен понимать и терпеть шутки. Тебе, Лена, не гоже поддразнивать бая Захария. Он вдвое старше нас, и возраст требует, чтобы к нему относились с уважением.

Пока Делчо говорил, я послал несколько человек на поиски бая Трайко. Они долго искали его, но нигде не могли найти. Ни в овраге, где протекала речушка, ни на тропе, которая вела туда, не было никаких следов. На многочисленные наши сигналы нам отвечало только эхо. Все встревожились. Больше всех волновалась Данка. А предположение некоторых товарищей, что бай Трайко дезертировал, очень оскорбило скромную и добродушную женщину.

— Нет, товарищи, — уверяла она. — Я ведь знаю, с каким желанием Трайко шел в отряд, и не могу допустить, что он мог решиться на такую подлость.

— Допускаешь ты или нет, это не так уж важно. Раз его нет — скажи тогда, где он? — допекал ее Огнян.

Данка расплакалась. От стыда она опустила голову. Факт оставался фактом, и она была не в силах доказать обратное, хотя ей было даже совестно подумать, что ее Трайко мог совершить такую мерзость.

Я отозвал Данку в сторону и стал расспрашивать об их отношениях с мужем, о его слабостях, о его чувстве к ребенку, но на все мои вопросы она отвечала положительно. Данка уважала мужа и просила нас не торопиться выносить ему приговор, но сама она терялась в догадках. То считала вполне допустимым, что он заблудился в лесу, то сама себя опровергала, говоря, что невозможно человеку потеряться на таком близком расстоянии да к тому же на утоптанной тропинке.

Но сколь бы невероятным ни казалось нам его бегство, мы должны были все же принять необходимые меры предосторожности. Этому нас научил случай с Мордохаем.

Я приказал раздать всем обед и собрать поклажу. Здесь можно было найти для лагеря и другое место.

Только мы собрались в путь, как кто-то радостно вскрикнул:

— Эй, бай Трайко, добро пожаловать! Где ты пропадал?

— Заблудился, черти его побери! — злясь на самого себя, ответил бай Трайко.

Счастливые, что ошиблись в своих догадках, все кинулись к нему. Только Данка не шелохнулась. Она была глубоко огорчена его нерадивостью и не могла найти в себе ни сострадания, ни радости.

После недельного пребывания мы покинули наш бивак и направились к Яничева-Чуке — небольшой возвышенности к западу от моего села, по которой проходила старая болгарско-югославская граница и где, словно птичка на ветке, примостился полуразрушенный пограничный пост. Там была назначена встреча с Денчо, Стефаном и Цветковым. После недолгого ожидания товарищи пришли.

Теперь наш отряд насчитывал шестнадцать человек.

Денчо и Стефан сразу же пожаловались мне на поведение Цветкова. Вопрос о нем я решил поставить на обсуждение всего отряда тем более, что о Цветкове нужно было выяснить и кое-что еще.

На маленькой полянке в окрестностях села Кострошовцы состоялось первое собрание нашего отряда. Единственным пунктом в повестке дня было поведение Цветкова. О его дезертирстве с работы в августе 1942 года информировал товарищей я, а о его поведении в партизанском отряде и о злоупотреблении партийными средствами докладывали Стефан и Денчо. Хотя Цветков всячески пытался отвести от себя все обвинения, факты были так очевидны, что все без исключения товарищи возмутились его трусостью, слабохарактерностью и себялюбием. Для коммуниста нет большего греха, чем злоупотребить партийными средствами, воспользоваться ими для собственных нужд и обмануть товарищей, заявив, что они израсходованы на содержание политзаключенных, а Цветков именно так и поступил. Товарищи строго предупредили его: в случае, если он не избавится от своих недостатков, то за подобные проступки в следующий раз его будут судить. На всех произвела большое впечатление принципиальность Стефана. Хотя Цветков приходился ему двоюродным братом, Стефан критиковал его в высшей степени объективно, не щадя своих родственных чувств.

К заходу солнца весь отряд находился в махале Сталкичова, в полутора километрах от села Кострошовцы. Здесь жил наш верный ятак Исак Захариев. Он был родичем моего отца и благодаря этому родству я, перейдя на нелегальное положение, провел несколько дней в его доме зимой 1942 года. А позже, после нашей акции в селе Джинчовцы, когда мы вылили молоко и уходили от полиции, которая пытала пастушат Божурку и Ценко, мы вчетвером пришли к баю Исаку, взяли у него еды и поднялись в горы. Бай Исак производил впечатление человека бесстрашного и сообразительного.

Теперь мы виделись с ним в третий раз. Я передал ему некоторые материалы, осведомился о работе на селе, а затем впервые, не таясь, провел собрание. Интерес к нему был большой и у нас и у крестьян. Пришли не только взрослые, но и дети, и старики. Собралось чуть ли не пол-села. Они впервые видели партизан и с любопытством ждали, что мы им скажем. Собрание состоялось в фруктовом саду. Партизаны и крестьяне расселись на траве. Стояла только наша охрана. Я впервые выступал перед таким большим собранием и волновался. Боялся сказать что-нибудь такое, чего не следовало говорить. Каждое мое слово должно быть выверенным, точным. Первой трудностью, которую мне пришлось преодолеть, было обращение. Как назвать их — товарищи или просто крестьяне? Первое выражало большую близость, но может быть не каждый из них разделяет наши взгляды, а второе обращение — подчеркивало наше различие.

— Хорошо прошло собрание, — сказал Денчо, когда мы вышли из села. — Пока ты говорил, люди не шелохнулись. Но больше всего им понравилось, когда ты высказался против реквизиций.