Славчо Трынский - Не так давно

— Теперь у меня на душе спокойно.

На утро, едва дождавшись когда рассветет, тетя Божана собралась, найдя подходящий предлог, к Паниным. Увидев, что хозяин умывается возле двери дома, она перегнулась через ограду и крикнула:

— Доброе утро, Йоно!

— Пошли тебе, боже, добра, Божана! — учтиво ответил тот.

— Что происходило у вас ночью? Собаки ваши побудили все село. Партизаны приходили, или кто напал на вас? — не без подначки спросила тетя Божана.

— Ну, приходили, а тебя что — свербит? — по-фельдфебельски отрубил Панин.

— Меня не свербит, а вот все село говорит, что ты им много денег дал — сто тысяч, говорят…

Панин подошел к ограде, огляделся по сторонам — не слышит ли кто — и злобно, с угрозой прошипел:

— Не сто, а десять дал им… А ты держи язык за зубами, потому как скажу им, что ты против них, так хлебнешь лиха!

— Ты меня не пугай, — гордо ответила ему тетя Божана. — Я сама к тебе их послала — осточертели мне твои намеки и угрозы. Теперь мы с тобой оба одной веревочкой связаны!

— Ах, вот ты какая гадюка! Значит, это ты их ко мне подослала? — процедил сквозь зубы Йоно и, покачивая угрожающе головой, отошел от ограды.

После его собственного признания, что он дал партизанам деньги, тетя Божана развеселилась еще больше: «Теперь он у меня в руках», — сказала она себе и ушла.

Этот случай укротил не только Панина, но заставил и остальных односельчан придержать языки да и вообще быть сдержаннее в поступках.

Раннее июльское утро. Кругом лежит мелкая роса. Почти все ярловское поле уже скошено. Сено давно собрано в копны, а тут наступил и самый разгар жатвы. Один только лужок бабы Лены так и засох, пожелтел не скошенный. Сандо только что вернулся из какой-то продолжительной командировки, а Владо был мобилизован.

Хотя солнце еще не взошло, люди уже задвигались — торопились убрать на диво удавшийся урожай. Несколько перистых облачков в небе предвещали легкий ветерок, такой желанный в солнечный зной.

В это время по шоссе за селом мчался на большой скорости мотоцикл с коляской. Подскакивая на камнях, проваливаясь в выбоины, он поднимал облако пыли, расстилавшееся над полями и скошенными лупами.

— Чью же это мать заставят они плакать сегодня? — спросила бабушка Бона свою соседку, когда разглядела полицейские фуражки приезжих.

— Направляются к верхнему краю — то ли Аврама, то ли Ивана увезут — они запримечены в селе, — ответила соседка.

Бабушка Лена проснулась спозаранку — привиделся ей дурной сон: будто кошару ее со всех сторон обложила полиция. А вдруг там спрятался кто нибудь из партизан? Вздохнув, она открыла глаза и увидела, что лежит на постели, что нет никакой стрельбы, но долго не могла успокоиться. Ее не покидала тревога, что рано или поздно Мордохай сообщит о ней полиции.

Бабушка Лена поднялась с постели и захлопотала по хозяйству. Прежде всего надо было замесить хлеб, а затем пойти на ближний лужок, чтобы собрать сено. Уставший за вчерашнюю косьбу, Сандо еще спал. Ему надо было бы докосить лужок и увезти на телеге уже высохшее сено, но ей было жаль будить его.

Только отсеяла бабушка Лена муку, как в дверь ворвались двое с револьверами в руках.

— Что за диво? — воскликнула баба Лена и выронила из рук сито.

— Где Сандо? — спросил полицейский в штатском и, не дожидаясь ее ответа, толкнул ногой противоположную дверь и остановился на пороге, нацелившись пистолетом на кровать, где лежал Сандо.

Полицейский в мундире тоже шмыгнул в комнату Сандо и заорал:

— Живо поднимайся! Никак не отоспишься после встреч с шумцами [13] Шумцы — от слова шума (листва, переносн. — лес), так в Болгарии иногда называли партизан. ?

Сорвав одеяло, он схватил Сандо за руку.

— Эй, люди, погодите, чего вам надо от моего парнишки? — вмешалась бабушка Лена.

— Чего нам надо, мы ему после скажем, а ты пока стой в сторонке — дойдет и до тебя очередь, — огрызнулся полицейский агент.

— Нет, вы поглядите на них — в моем же доме меня пугают! — возмутилась баба Лена.

Полицейские стащили Сандо с кровати, надели ему наручники и потащили к мотоциклу.

Бабушка Лена пошла следом за ними, тайком утирая слезы. Попросила полицейского подождать минутку и кинулась в кладовку — схватила из квашни последнюю краюшку черствого ржаного хлеба, вынула кружок жесткой брынзы из кадушки, запихнула его в хлеб и быстро выбежала во двор. Но там уже никого не было. Мотоцикл, сопровождаемый ватагой босоногой детворы, во всю пылил к школе по узкому проулку.

— Дядя Сандо! — кричали они, — возьми нас с собой, покатай на мотоцикле!

Сандо поднял скованные наручниками руки. Дети поняли, с ненавистью поглядели на полицейских и остановились.

Бабушка Лена долго стояла у ворот, вглядывалась в густые клубы пыли, но Сандо так и не увидела. Теперь, когда враги были далеко, она дала волю слезам, а, поплакав, вздохнула, прокляла бесчеловечных полицейских и ушла в дом. Весь день бабушка Лена не могла и крошки взять в рот, все валилось из ее рук. Слонялась от дома к кошаре, от кошары к дому и так убивала время.

С седьмого по двенадцатое июля продержали Сандо в темном, сыром погребе, тесном, как могила, к тому же заваленном всяким хламом и нечистотами. Крохотное квадратное оконце, окованное частой крепкой решеткой, выходило к стене, сложенной из серо-зеленых заплесневелых камней. Высокие стены камеры были сплошь покрыты лозунгами, рисунками, пятнами крови, исписаны прощальными словами смертников, строчками стихов, изречениями великих мыслителей…

Заключенные в эту сырую и мрачную одиночку узники оставляли здесь следы своих сокровенных дум, мечтаний, стремлений, обозначенных иногда всего лишь несколькими буквами. Отгороженные от всего мира четырьмя толстыми стенами, люди неопытной рукой пытались воссоздать то, чего им так недоставало: солнечную полянку, сосновый лесок, быстрый ручей, дорогие лица, дополняя воображением то, на что не хватало уменья.

Мордохай совершил страшную подлость. Он рассказал полиции все, что знал о семье бабушки Лены. Что мы укрывались в ее кошаре, подтвердил и парнишка, который пас ее скотину. При этих обстоятельствах Сандо не мог упорствовать и вынужден был признаться. Так полиция ухватилась за конец нити, ведущей к партийным организациям сел Радово, Глоговица, Мисловштица, Баба и Крайште. Прошло немного времени, и она арестовала бабушку Лену и ее второго сына Владо. Затем полиция перебросилась в соседние села.

Опустел дом, опустела кошара нашей доброй бабушки Лены. То же ждало и десятки других семей.

Однажды до нас дошли сведения, что Тако Симов из Радова, Асен Йорданов и братья Христо и Рангел Тодоровы из села Глоговицы перешли на нелегальное положение. Это нас очень обрадовало. Радость, однако, длилась недолго. Скоро мы узнали, что один за другим эти товарищи оказались в застенках околийской полиции. Одни из них были схвачены, а другие сами полезли в волчью пасть. Не был схвачен только Тако Симов. По нашему указанию он перебрался в Кюстендил, чтобы замести следы, и должен был, если выяснится, что полиция продолжает его разыскивать, сразу же прийти к нам в отряд.