Славчо Трынский - Не так давно

— База расширяется, — вставил Делчо. — Если нас всегда так будут встречать — будет просто здорово! И; продуктов дали уйму!

— Продукты — это, конечно, важно, но еще важнее отношение, которое этим выражено. Вы заметили, что труднее всего было тому, кто первым решился дать их. И как только бай Исак дал нам хлеб — все его соседи тоже кинулись за продуктами. Не пострадать бы только баю Исаку — но это увидим.

— Не верю, — убежденно заявил Делчо. — Люди здесь хорошие.

— В каждом стаде есть паршивая овца, — заметил Стефан. — Они даже среди нас попадаются…

Все сразу же подумали о Мордохае, а Стефан поглядел на своего двоюродного брата, который шел далеко впереди, и по лицу его пробежала тень.

Стефан был, конечно, прав. В Сталкичове жили родные известного богача — предпринимателя Косты Иванова, и именно они могли уведомить полицию. Остальные ничего хорошего от власти не видели, следовательно, от них дурного поступка можно было не ждать. Об этом говорили и сердечные пожелания, и приглашения, когда мы покидали махалу.

— Приходите, будем вас ждать, — кричали нам вслед крестьяне и махали руками.

И мы обещали им прийти снова.

Прошло достаточно времени. С затаенным дыханием следили мы, не случится ли чего с баем Исаком, но, к счастью, ничего худого с ним не произошло. Что остановило подлеца — страх, или такого человека вообще не было в этом селе?..

Гостеприимство кострошовчан было для нас неожиданным, и наверное потому нас так долго согревало это проявление народной любви. Из махалы отряд двинулся к Каленому-Валогу — обширным горным лугам, прослоенным буковыми рощицами. Когда-то на этих лугах мои односельчане откармливали большие стада крупного и мелкого рогатого скота, но после того как здесь проложили границу, луга отошли к Югославии, и это очень уменьшило их доходы. Теперь эти места напомнили мне детские годы, когда я пас здесь скотину, а затем, подросши, косил траву, и никто из сверстников не мог обогнать моей «штирийки».

Через Каленый-Валог протекало несколько ручейков, которые сливаясь давали начало реке Эрме, вобравшей в себя еще десятки таких же горных речушек.

Мы отыскали возле одной из таких речушек удобное для стирки и купанья местечко и разгрузили поклажу, Стефан выставил ближние и дальние дозоры, а Делчо распределил людей по сменам. Сразу всем нельзя было раздеваться, купаться и стирать.

Бритвенные принадлежности, мыло, иглы, нитки — все пошло в ход. Полянка стала похожа на парикмахерский салон. Так же сильно пахло одеколоном, а свет ярких электрических ламп заменяло сияние солнца.

Лучшим мастером стрижки показал себя бай Захарий. Машинка так и плясала в его руках, послушно поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. За короткое время у его стола — большого камня, где бай Захарий открыл отделение стрижки, — выросла целая куча разноцветных волос.

Скрипели бритвы. На славу пенилось мыло, мытье шло во всю. Через несколько часов на зависть тем, кто страшился невзгод партизанской жизни, и на удивление сельских девчат, бойцы отряда стали еще чище, еще опрятнее.

— Вы только поглядите на парней — подстриженные, выбритые, даже духами пахнут, — снова будут говорить за нашей спиной сельские девчата.

В самом деле у нас иногда появлялся одеколон. Скромный партизанский бюджет не предусматривал на него ассигнований. Он обычно поступал к нам вместе с новым пополнением, а как только появлялся, сразу же становился общественной собственностью.

Мы еще не успели покончить с купаньем, как немного ниже по течению реки показалось стадо. Чабана не было видно. Должно быть, уверенный в послушании овец, он сидел где-нибудь в тени. Бай Трайко, стоявший в дозоре в этой стороне, старался, не нарушив спокойствия чабана, отогнать осторожно овец к лесу, но те, испытывая жажду, упорно двигались к быстрому потоку. Когда он попытался отогнать их во второй раз, на него набросились две огромные косматые собаки, и чем больше он отбивался от них ружьем, тем свирепее они на него налетали. На помощь ему прибежал чабан — бородатый старик лет семидесяти. Несколькими словами он заставил собак поджать хвосты и удалиться с виноватым видом. Я приказал задержать чабана до тех пор, пока мы не подготовимся к отходу.

Немного времени спустя ко мне подошел бай Трайко и шепнул:

— Товарищ командир, этот старик из твоего села, его зовут дед Рангел.

— Дед Рангел? А что он тут потерял? — спросил я, не сообразив, что весь этот лес и луга вокруг него — собственность деда Рангела.

Хотя мы давно не виделись с дедом Рангелом, он сразу же меня узнал. С нескрываемой радостью старик принялся разглядывать меня, обнял и заговорил сквозь слезы:

— Эх, Славо ты мой, Славчо, полиция ищет вас везде и всюду, а вы чихаете на нее — купаетесь всласть, стираете, и хоть бы что!

Горя желанием оказать нам какую-нибудь услугу, дедушка Рангел сообщил нам самым подробным образом обо всем, что говорят в селе. А мы его за то подстригли и побрили как следует. Старик сразу стал другим — помолодел, стал благоухать одеколоном.

Про деда Рангела я слышал немало хорошего от своего дедушки. В молодости слыл он парнем буйным, но ходил всегда чистый и подтянутый. Потом стал хорошим отцом. Характера был твердого. Только перед женой Мартой, теперь уже бабушкой, известной своей, строгостью, пасовал. У нее был суровый взгляд и властный голос, которые невольно вызывали уважение не только у ее четырех сыновей, но и у самого деда Рангела. Свое буйство он передал и сыновьям. Были они ловкими парнями. Не проходило ни одного праздника, чтобы сыновья деда Рангела не затеяли драки. Они требовали, чтобы музыка играла только для них, во главе хоровода тоже должны быть только они — и это всегда служило поводом для скандала. Они уходили из дому, уже заранее уговорившись, вооруженные толстыми дубинками. Против них выходили только Кюпиковы, известные своим упрямством.

Приведя деда Рангела в человеческий вид, мы отпустили его восвояси, попросили выполнить несколько наших поручений и уговорились с ним встретиться на следующий день снова.

Вечером дед Рангел спустился со своим стадом в свою махалу Орловец. Она была расположена у подножья Яничова-Чуки и состояла из четырех или пяти домов, в которых жили три его сына. Четвертый его сын Петр перебрался в Софию. Овцы, которых пас дед Рангел, принадлежали не только ему. Он пас и чужих; поэтому вечером возле овечьего загона, находившегося немного в стороне от села, наступало большое оживление.

Когда к загону пришел старший сын деда Рангела Григор, он просто глазам своим не поверил — что случилось с отцом, совсем другой стал! Смотрел, смотрел, усмехнулся было, с чего это старик побрился в будний день? — но тут же лицо его приняло озабоченный вид. Он пригнулся к уху отца и спросил: