Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Сеанс прервался внезапно.

Госпожа Сент-Клер предложила Достоевскому, который по-прежнему глядел недоверчивее других и слегка хмурился, взять один кончик перекинутого через столешницу платка, а другой спустить вниз. Едва Достоевский сделал это, за нижний край платка потянули – довольно настойчиво.

– Не могу это объяснить иначе как большой ловкостью нашего медиума, – проговорил он по-русски.

Аксаков перевел – госпожа Сент-Клер вспыхнула и сейчас же произнесла негромко, но совершенно отчетливо: Bloody hell! [121] Чёрт возьми! (англ.). Лесков не понял, Боборыкин растерянно улыбнулся, Аксаков смутился. Госпожа Сент-Клер, добавив уже громче и не так гневно: «Не совсем понимаю, что здесь происходит», – убрала руки со стола.

«Что вы, это только шутка! Господин Достоевский пошутил!» – наперебой заговорили гости. Но англичанка уже поднималась из-за стола, оправляя платье; недоверие русского выскочки ее оскорбило. Или иссяк запас фокусов?

И снова Лесков расслышал: тихоструй, легкий вкрадчивый шелест, темная змея скользит по горячему песку и просачивается насквозь, исчезает.

Обиженно хлопнула дверь в прихожей.

Гости еще немного посидели за ореховым столом. Вагнер даже свесил один конец платка со стола – никакого эффекта. Чудеса просочились, как вода сквозь решето: тимпан смолк, колокольчики не звонили, платок висел неподвижно. Дух сбежал вместе со своим медиумом.

Аксаков приглашал к ужину, но Лесков заторопился домой. Его всё отчетливее мутило.

Снег кончился. Еще похолодало. На улице он вдохнул поглубже свежий морозный воздух и почувствовал невероятное облегчение. Извозчик уже стоял у подъезда – предусмотрительный хозяин обо всём позаботился. Швейцар помог усесться, заботливо застегнул полость саней; лошади тронулись на Фурштатскую.

Сеанс в доме Аксакова Лесков описал в заметке, опубликованной в «Гражданине» – ни слова о тихоструе, шелесте змеиной кожи по песку, только поток фактов. Комиссия Менделеева осталась недовольна: из лесковского репортажа следовало, будто у всех этих спиритических фокусов рационального объяснения нет. Боборыкин тоже рассказал о странном вечере, но с большими сомнениями и колкостями – как-никак дух несколько раз ошибался, а загаданного им имени и вовсе не угадал. Достоевский вообще ничего не написал, подробно объяснив лишь в посвященной спиритизму заметке в «Дневнике писателя», отчего не стал этого делать: «Кто захочет уверовать в спиритизм, того ничем не остановишь, ни лекциями, ни даже целыми комиссиями, а неверующего, если только он вполне не желает поверить, – ничем не соблазнишь» 742. К какому из лагерей присоединяется он сам, Федор Михайлович предпочел не уточнять.

Эпидемия спиритизма поразила русское общество в начале 1850-х годов 743. В эпоху растущего материализма многим оказалось важно убедиться – наглядно, в этом физическом мире, глядя на вертящийся стол, – в существовании мира потустороннего. Одним из самых активных проповедников нового увлечения стал тот самый А. Н. Аксаков, что собрал к себе февральским вечером писателей и ученых, «жрец спиритуализма» 744.

Аксаков, большой знаток этого вопроса, переводчик работ шведского теософа, одного из предтеч спиритизма Эммануила Сведенборга, приглашал в Петербург не только госпожу Сент-Клер (или, как тогда говорили, Сент-Кляйер), но и других медиумов – например знаменитого шотландца Дэвида Юма 745, американца Бредифа (последнего опять-таки заподозрили в мошенничестве).

В апреле комиссия Менделеева завершила работу. Заключение ее, опубликованное в газете «Голос», перекликалось с тем, что написал Достоевский: «Спиритические явления происходят от бессознательных движений или бессознательного обмана, а спиритическое учение есть суеверие». Одновременно Менделеев выступил с двумя публичными лекциями о спиритизме и написал книгу «Материалы для суждения о спиритизме», вполне подтверждавшую вердикт комиссии. Понятно, что Бутлерова, Аксакова и Вагнера выводы Менделеева не убедили, однако сам он считал, что после его публикаций увлечение спиритизмом в обществе пошло на спад.

Лескова, всегда интересовавшегося таинственным, тоже захватили медиумы. Сам он, безусловно, верил в бессмертие души и загробную жизнь 746и внимательно изучил переведенные на русский язык работы французского спиритуалиста Аллана Кардека «Книга духов» (1857) и «Книга медиумов» (1861), разошедшиеся в России в списках (печатать их не позволила духовная цензура). Особенно заинтересовала Лескова теория Кардека о постепенном восхождении духов от низших разрядов к высшим, что давало шанс на исправление даже духам зла и отменяло идею ада.

Лесков посвятил Кардеку отдельную заметку в «Биржевых ведомостях», в которой кратко излагал суть его учения: мироздание населено душами, дела милосердия важнее всего 747– и сетовал, что последователи не дают спиритуалисту покоя даже после того, как он покинул материальный мир, подталкивая на посмертные сообщения, полные общих мест и избитых фраз.

Некоторые идеи Кардека Лесков подарил герою романа «На ножах» Светозару Водопьянову 748и возвращался к теме спиритизма еще неоднократно, обычно отзываясь о нем в ироническом тоне, не прощая ему наивности, упрощенного взгляда на духовный мир и христианское учение, а также «баснословия» – не хуже, чем у молокан 749.

Изящным завершением темы в его прозе стал шутливый святочный рассказ Лескова «Дух госпожи Жанлис» (1881), излагавший весьма пикантный анекдот о проказах «шаловливого духа», жестоко посмеявшегося над безрассудной поклонницей спиритизма, русской княгиней, обращавшейся к сочинениям французской писательницы Стефани Фелисите Жанлис как к оракулу.

К концу 1870-х свобода, бодрость, в начале десятилетия еще ощутимые, вдруг истаяли – и в Лескове, и вокруг. В комитете на него косились всё неодобрительнее: почему сочувствует штундистам, для чего критикует Церковь и духовенство, зачем имеет собственное мнение по любому вопросу? Оклад не повышали, чином упрямо обходили, устраивали мелкие каверзы и подставы, зазеваешься – тут же всучат в крестный шнурок свиную щетинку.

Не хватало воздуха. «Как тяжело жить в этой задухе, которой и конца не видно! И мы же сами, может быть, всё это взгромоздили и подпираем… Эта мука с платком во рту убила во мне всю силу, и всякие надежды представляются мне уже какой-то непозволительною пошлостью. Зачем они? – нет им места» 750, – жаловался Лесков Щебальскому.