Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Сатирический еженедельник «Гудок» 15 июня тоже откликнулся на «пожарную» статью, но и он издевался не лично над Лесковым – опубликовал карикатуру «Волонтеры, сформированные редакцией “Северной пчелы”». Сотрудники газеты предстают на ней в виде пожарной команды: в центре на ослике в шутовском колпаке – легко узнаваемый Лесков, рядом в костюме Арлекина с багром «для ловли поджигателей» – Мельников-Печерский [49] На это указывает прозрачный намек в объяснении редакции «Гудка» по поводу карикатуры два номера спустя: «Что же касается до четвертого ослика, оседланного арлекином, то этот ослик знаменит тем в особенности, что на нем ездят постоянно и на гору Парнас, и в раскольничьи скиты, и даже на крутые возвышенности влиятельных лестниц, за высокими чинами» (Гудок. 1862. № 24. 29 июня. С. 191). . Остальные тоже легко идентифицируются, особенно благодаря групповой фотографии редакции: в верхнем ряду – А. Г. Ротчев, И. Н. Шилль (с ножницами), А. И. Бенни; в центре – П. С. Усов (с поводьями), П. И. Небольсин, К. С. Веселовский, Н. П. Перозио, С. Н. Палаузов, В. В. Толбин 244. Карикатура сопровождалась подписью: «Пожарный. A-а! вы… (следует трехэтажное крепкое слово) вот подождите, попадетесь ко мне под команду, – поставлю там, где чёрту жарко! (Волонтеры продолжают ехать, молча исполняя свое призвание)».

Активные нападки на «Северную пчелу», намеки на ее продажность продолжались в сатирических журналах весь 1862 год [50] В заметке «Листки новейшего оракула» предполагалось, что «у луны те же принципы, что и у “Северной пчелы”, только в последней гораздо больше темных пятен» (Гудок. 1862. № 25. С. 199). Там же предсказывалось, что в конце года «“Северная пчела” [изобретет] невод для ловли всех городских сплетен». В другом номере «Гудка» появилась карикатура, изображающая старичка, с диалогом: «Научи, старичок, как бы мне совладать с моей Пчелой? – Нешто балует? – Да как же! вместо меду дает какой-то дурман. – Так вот что, барин, пока еще не околела, наипаче оберегайте, чтобы с навозу меду не собирала» (Там же. № 5. С. 280). [51] В «Соннике, или Толкователе снов» говорилось: «Видеть во сне Усова – качать воду на пожаре. Видеть во сне Павла Ивановича Мельникова – получить награду и благодарность начальства» (Гудок. 1862. № 35. С. 280). . Лесков даже посвятил ругательствам в адрес газеты отдельную язвительную статью, чем только подлил масла в огонь 245. Критики «Северной пчелы» то и дело переходили на личности, упоминали и Усова, и Мельникова-Печерского [50] В заметке «Листки новейшего оракула» предполагалось, что «у луны те же принципы, что и у “Северной пчелы”, только в последней гораздо больше темных пятен» (Гудок. 1862. № 25. С. 199). Там же предсказывалось, что в конце года «“Северная пчела” [изобретет] невод для ловли всех городских сплетен». В другом номере «Гудка» появилась карикатура, изображающая старичка, с диалогом: «Научи, старичок, как бы мне совладать с моей Пчелой? – Нешто балует? – Да как же! вместо меду дает какой-то дурман. – Так вот что, барин, пока еще не околела, наипаче оберегайте, чтобы с навозу меду не собирала» (Там же. № 5. С. 280). ; имя Лескова тоже изредка мелькало. Например, в 35-м номере «Гудка» в рубрике «Погудки» указывалось: «Когда г. Лесков писал “о врачах” в России, то ему следовало сказать: “врачу исцелись сам!”» 246.

Но кто же всё-таки запалил петербургские дома и склады?

Выяснить это так и не удалось. Арестованных на пожарах «поджигателей» отпускали за отсутствием вины. Народная молва обвиняла не только студентов, но и поляков.

В. Ф. Одоевский предположил, что поджоги устраивали купцы, желавшие обнулить все расчеты 247. Советский историк С. А. Рейсер винил во всём правительство, считая, что оно устроило сознательную провокацию для последующего закручивания гаек 248. Если принять эту версию, придется признать, что цена вопроса была слишком высока – в пламени погибло и здание Министерства внутренних дел, а средства, выделенные казной для помощи пострадавшим, были огромны 249.

Лесков будет возвращаться к «пожарной» статье на протяжении всей жизни (в очерках «Русское общество в Париже», «Загадочный человек»; «Обнищеванцы»), снова и снова объяснять, что написал совершенно не то, что ему инкриминировали, – и полюбит нет-нет да и поджечь что-нибудь в своих сочинениях. Загорится от молнии сосна в «Овцебыке». Страшным пожаром завершится драма «Расточитель» – обезумевший Молчанов решит отомстить «городскому авторитету», купцу Фирсу Князеву, убийце его отца, сломавшему ему жизнь; запалит и свое, и чужое: сгорят его фабрика, дом Князева, церковь. Герой романа «Некуда» корректор Арапов, глядя на московскую ночь, будет мечтать: «…что, если бы всё это осветить другим светом? Если бы всё это в темную ночь залить огнем? Набат, кровь, зарево!..» 250Целых два пожара полыхают в романе «На ножах», один из них – тоже следствие поджога. Молния ударяет в дом вора Кромсая в повести «Юдоль»; в рассказе «Пустоплясы» очистительный огонь уничтожает дома грешников.

Как известно, и пожар, разгоревшийся в романе Достоевского «Бесы», также списан с петербургских событий 1862 года, свидетелем которых писатель был и которые позволили ему сформулировать мысль о темных желаниях, порождаемых зрелищем ночного пожара: «Большой огонь по ночам всегда производит впечатление раздражающее и веселящее; на этом основаны фейерверки; но там огни располагаются по изящным, правильным очертаниям и, при полной своей безопасности, производят впечатление игривое и легкое, как после бокала шампанского. Другое дело настоящий пожар: тут ужас и всё же как бы некоторое чувство личной опасности, при известном веселящем впечатлении ночного огня, производят в зрителе (разумеется, не в самом погоревшем обывателе) некоторое сотрясение мозга и как бы вызов к его собственным разрушительным инстинктам, которые, увы! таятся во всякой душе, даже в душе самого смиренного и семейного титулярного советника… Это мрачное ощущение почти всегда упоительно» 251.

Не секрет, что в знаменитом булгаковском романе Бегемот с Коровьевым недаром назвались Скабичевским и Панаевым: именно воспоминания А. М. Скабичевского и А. Я. Панаевой о петербургских пожарах послужили источником описания пожара, охватившего проклятый литературный дом Грибоедова по вине инфернальной свиты Воланда 252.

«– Ни с места! – и тотчас все трое открыли стрельбу на веранде, целясь в голову Коровьеву и Бегемоту. Оба обстреливаемые сейчас же растаяли в воздухе, а из примуса ударил столб огня прямо в тент. Как бы зияющая пасть с черными краями появилась в тенте и стала расползаться во все стороны. Огонь, проскочив сквозь нее, поднялся до самой крыши грибоедовского дома. Лежащие на окне второго этажа папки с бумагами в комнате редакции вдруг вспыхнули, а за ними схватило штору, и тут огонь, гудя, как будто кто-то его раздувал, столбами пошел внутрь теткиного дома» 253.