Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

«Цинизм», «половая чувственность», «мелкая завистливость и злобная мстительность исподтишка», человек-«комочек», «самоунижение», «задавленность», «неотмываемо грязный и неприятный вид»… Можно было бы заключить, что Розанов – человек недобрый, если не знать, что Лесков отодвигает доктора в сторону и сам рассказывает об этих персонажах.

Так можно писать, лишь имея личные счеты. Но что дурного сделали Лескову Слепцов и Левитов? Ничего. Это счет к самому себе. С таким отвращением можно говорить только о собственных фатальных промахах. Заодно Лесков не простил всех, кто имел к этим промахам отношение, кто невольно выступил в роли его менторов и в итоге – соблазнителей. Ничипоренко и Слепцов соблазняли его, не освоившегося в Москве провинциала, в ересь радикализма, Салиас-де-Турнемир – в ересь либерального пустозвонства. И он соблазнился: читал «Колокол», верил Герцену, пламенно обсуждал судьбы России и, кажется, даже сам жил в слепцовской коммуне 344.

«Некуда» – это не донос, а прощание с незадавшейся молодостью и проклятие ее. Лесков рвал со всеми, не простив им своих ошибок. Он снова и снова убеждал себя и мир в узости их взглядов на мужчину и женщину, на семью и образование, на политическое и экономическое будущее России. Люди, прежде близкие ему, обратились в «памятники прошедших привязанностей» 345.

Но автобиографизм Розанова задал и его ограниченность. Доктору действительно некуда расти. С первых же страниц романа он – человек сложившийся, зрелый, с профессией в руках, хотя и с занозой в сердце: семейной драмой и маленькой дочкой, которую ему удается отвоевать, но которая на самом деле ему неинтересна. Розанов недаром считает себя «разбитым»: он не в состоянии наладить отношения с «полусумасшедшей от природы» женой, а та жалуется всему свету на развратного мужа; в трудные минуты он с отчаяния прибегает к испытанному русскому утешению – горько запивает, – ничего доброго впереди для себя не видит и по большому счету ничего не хочет, кроме одного: стать, наконец, счастливым.

Куда такому развиваться, в каком направлении двигаться? Можно, конечно, сменить обстановку. И доктор отправляется в Москву. Однако, поскольку он мудр лесковским умом, проницает в сердцах и жизни, переезд в другой город ни развить, ни обогатить его не может. «Эгоист», отстаивающий «рутину» – аттестует его Лиза Бахарева в минуту ссоры. В финале романа Розанов получает желанное счастье: «уголок» с Полинькой Калистратовой и их ребенком, надежную службу. Большего ему, среднему человеку, и не надо. Он так и не закончит диссертацию по «поэтической науке психиатрии» и, в отличие от своего приятеля и коллеги Лобачевского, искренне увлеченного медициной и неустанно движущегося вперед, останется просто хорошим доктором. Казалось бы, ничего дурного. Но слишком уж робко и словно неуверенно описывает Лесков жизненную удачу Розанова. К тому же устраивает его «полицейским врачом» (как мы помним, с обличений этой категории медиков он начинал свою журналистскую карьеру). В таком обыденном, отнюдь не поэтичном завершении пути любимого героя звенит безнадежность; «некуда», пронизывающее роман, относится не только к революционному пути, но и к пути основательного и честного человека.

В 1890-е годы Лев Толстой высказался о романе и его авторе: «Николай Семенович раньше меня начал ту работу, которой я заинтересовался позднее. Он еще в “Некуда” доказывал, что без христианского духа немыслимо братское общежитие людей, и его Знаменская коммуна распалась именно по этой причине. Лесков первый осветил эту истину из нигилистической жизни в нашей литературе. Наши критики не умели оценить в нем этот труд. Лесков – писатель будущего, и его жизнь в литературе глубоко поучительна» 346.

Общность с Лесковым, о которой говорил Толстой, очевидно заключалась в том, что оба верили в силу «христианского духа». Об отношении Лескова к Толстому мы еще поговорим, пока же заметим, что «Некуда» – как «Война и мир», «Анна Каренина» – кроме прочего, попытка написать семейный роман. Только в роли Анны Карениной у Лескова выступает доктор Розанов; выход, который он находит, – отношения с Полинькой Калистратовой – мало отличается от соединения Анны с Вронским. Но Толстой – моралист и приговаривает свою героиню к смерти. Лесков – мягче, тем более что гибель Розанова означала бы практически авторское самоубийство. Однако именно «мысль семейная» в «Некуда» важна не меньше, чем социальная и антинигилистская.

«Некуда» можно считать романом о поиске дома и о бездомности, душившей и нигилистов, и любимых героев автора – Райнера, Лизу, Розанова.

Как свидетельствовал сам Лесков, «Некуда» «писан весь наскоро и печатался прямо с клочков, нередко писанных карандашом, в типографии» 347. Следы поспешности видны и в композиции, и в стилистической и жанровой неоднородности текста. В первой книге («В провинции») преобладает неторопливое нравописательство, во второй («В Москве») – авантюра и памфлет и только в третьей («На невских берегах») проступают черты романа идеологического, философского. Бурлеск сменяется трагикомедией, трагикомедия мелодрамой, мелодрама пародией 348; текст словно «ведет и корчит». В этой пестроте и сбивчивости объединяющим для всех героев оказывается мотив дома, поиска пристанища – и экзистенциального, и земного, имеющего физические очертания.

Лесков написал еще и роман о необходимости иметь дом и тупике бездомности. Потому что тем, у кого нет настоящего дома, действительно некуда идти. Розанов, пережив семейный крах, не может вернуться к жене, отправляется в соседнюю гостиницу, где погружается в недельный запой. Недаром дешевый гостиничный номер с грязными обоями – любимое пространство Достоевского: чужое необустроенное жилье делает жизнь духа острее и болезненнее. Для Лескова интерьер тоже предмет постоянного интереса, но по иным причинам: он сам жаждет дома – уютного жилища, крепости, в которой можно укрыться с милой подругой от невзгод и врагов. Иначе он не описывал бы обстановку квартир и домов, в которых оказываются его герои, с таким, почти маниакальным упорством. Повествователю не слишком важно, во что герой одет, что читает; важнее, где он живет, – это объясняет его душу. Лесков обнажает собственный прием:

«Говорят, что человеческое жилище всегда более или менее точно выражает собою характер людей, которые в нем обитают. Едва ли нужно доказывать, что до известной степени можно допустить справедливость этого замечания» 349.

Не случайно дома в «Некуда» – живые:

«На Чистых прудах все дома имеют какую-то пытливую физиономию. Все они точно к чему-то прислушиваются и спрашивают: что там такое?» 350