Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Элегантна и изящна квартира польского революционера Рациборского с мягким полукруглым диваном, креслами, ореховым столом и оттоманкой. Тщательно описана горница игуменьи Агнии, «разделенная пополам ширмами красного дерева, обитыми сверху до половины зеленою тафтою»; за ширмами – кровать «с прекрасным замшевым матрацом», ночной столик, шкаф с книгами, два мягких кресла, по другую сторону ширм – «богатый образник с несколькими лампадами, горевшими перед фамильными образами в дорогих ризах; письменный стол, обитый зеленым сафьяном с вытисненными по углам золотыми арфами, кушетка, две горки с хрусталем и несколько кресел» 351.

Прямая, сыплющая несколько деревянными афоризмами игуменья Агния Бахарева прежде вращалась в высшем свете, и следы роскоши остались в убранстве ее жилья. Однако мать игуменья знает толк не только в красоте и русских поговорках, но и в житейских вопросах и, конечно, крепко стоит на ногах подобно ее письменному столу, обитому сафьяном.

Почти влюбленно зарисовал Лесков «колыбельный уголок» институтской подруги Лизы Бахаревой Женни Гловацкой, дочери смотрителя училищ, живущего в «каменном флигельке»:

«Такая была хорошенькая, такая девственная комнатка, что стоило в ней побыть десять минут, чтобы начать чувствовать себя как-то спокойнее, и выше, и чище, и нравственнее. Старинные кресла и диван светлого березового выплавка с подушками из шерстяной материи бирюзового цвета, такого же цвета занавеси на окнах и дверях; той же березы письменный столик с туалетом и кроватка, закрытая белым покрывалом, да несколько растений на окнах и больше ровно ничего не было в этой комнатке, а между тем всем она казалась необыкновенно полным и комфортабельным покоем» 352.

Понятно, что Женни, выйдя замуж за Вязмитинова, свою московскую квартиру тоже сделала «прехорошенькой». Лесков и ее тщательно описывает. Избавим читателя от рассказа о гостиной и детской, перейдем сразу к итогам:

«У Вязмитиновых уже всё было приведено в порядок, всё глядело тепло и приятно.

– Рай у тебя, моя умница, – говорила, раздевшись в детской, няня» 353.

Няню Абрамовну Лесков сделает одной из своих поверенных и вложит в ее уста очень важные оценки.

В партию правильных и «домовитых» персонажей входит и Полинька Калистратова, поселенная автором у Египетского моста:

«Жилье ее состояло из двух удобных и хорошо меблированных комнат, кухни и передней. С нею жила опрятная кухарка немка и то маленькое, повитое существо, которое, по мнению Вязмитинова, ставило Полиньку Калистратову в весьма фальшивое положение. <���…> Розанов был у Полиньки каждый день, и привязанность его к ней нимало не уменьшалась. Напротив, где бы он ни был, при первом удобном случае рвался сюда и отдыхал от всех трудов и неприятностей в уютной квартирке…» 354

Когда-то Полинька пыталась заработать на жизнь содержанием дешевой гостиницы; теперь ей это ни к чему – у нее есть квартира и доктор Розанов.

Полюбовавшись этим незаконным, но с душой свитым гнездышком, Лесков в той же главе переходит к описанию житья «граждан в Доме». Domus Concordiae (Дом Согласия), снятый социалистами на паях, – пародия на настоящий дом. Не зря Абрамовна иначе как «вертепом» его не называет.

Архитектура здания уродлива:

«Дом, к которому шел Розанов, несколько напоминал собою и покинутые барские хоромы, и острог, и складочный пакгауз, и богадельню. Сказано уже, что он один-одинешенек стоял среди пустынного, болотистого переулка и не то уныло, а как-то озлобленно смотрел на окружающую его грязь и серые заборы» 355.

Здесь, разумеется, неуютно, холодно. Дверь комнаты Лизы не запирается на ключ, в передней темно. Внизу здания тянется длинный подвальный этаж – там, предполагает автор, когда-то были «пытальные», а сейчас по холодному полу скачут жабы. Лесков никак не может остановиться в описании царящего здесь убожества: побелка на стенах пожелтела, окна давно не мыты, крыльцо безобразно, «дом этот лет двенадцать был в спорном иске и стоял пустой, а потому на каждом кирпиче, на каждом куске штукатурки, на каждом вершке двора и сада здесь лежала печать враждебного запустения». Фундамент дома русских революционеров – болото с жабами и пыточные камеры. Мотив неуюта, неопрятности Domus'a, из которого бежит даже прислуга, не понимая, кто ее хозяин, становится сквозным.

Вероятно, Лескову не нужно было прибегать к гротеску – он описывал Domus с натуры. Напомним, что русский писатель и публицист Василий Слепцов, вдохновившись примером героев романа Чернышевского «Что делать?», снял на Знаменской улице просторную одиннадцатикомнатную квартиру, где поселились его единомышленники, мужчины и женщины, каждый в отдельной комнате. Жильцы вели общее хозяйство, но крайне неумело, и коммуна распалась, не просуществовав и года. Фаланстер [74] Фаланстер – большой дворец, где по учению философа и социалиста Шарля Фурье должна жить и работать коммуна-«фаланга». , в котором размещалась реальная Знаменская община 356, по воспоминаниям современников, действительно не отличался уютом: «Зала была довольно большая, но низковатая и плохо освещенная; небольшая лампа висела над длинным столом, обитым клеенкой, и кругом его сидели за чаем члены коммуны и гости; некоторые из гостей, за неимением стульев, расхаживали по комнате или сидели на окнах. Кроме стульев и стола, не имелось другой мебели» 357.

К «гражданам» лесковского Domus" а в «Некуда» примыкают другие «полубездомные» – социалисты-приживалы, поселившиеся в нанятую Райнером просторную квартиру и разрушающие ее уют. Среди последних – кандидат юриспруденции, трогательный поляк Юстин Помада, нежный, но никем не любимый; в финале романа он гибнет в лесу, в Беловежской Пуще, сражаясь в отряде польских мятежников. Вскоре расстреливают и предводителя отряда Вильгельма Райнера, прототипом которого стал Артур Бенни.

Лесков, по сути, предрек в романе судьбу Бенни, который погиб в борьбе за чужое правое дело: сопровождал гарибальдийские отряды в качестве репортера, 3 ноября 1867 года был ранен в Ментане во время разгрома Гарибальди и умер в госпитале от гангрены. Тем не менее он успел вкусить обычного человеческого счастья: выехав за границу вместе с Марией Николаевной Коптевой, женился на ней.

Лесков не просто предсказал обстоятельства гибели честного революционера. С Бенни была связана мистическая история. Лесков верил в загробную жизнь и, по свидетельству его сына, договорился с Бенни: тот, кто раньше умрет, должен явиться другому во сне. «Бенни уехал в Италию, и отец однажды рассказывает моей матери виденный им ночью сон: стоит Бенни с поднятой рукой, из которой струится кровь, а сам он ласково, ласково улыбается. Месяц спустя пришло известие о том, что незадолго до этой ночи Бенни, ранен[н]ый в бою под Ментоной в правую руку, был вторично ранен в ту же руку французским кирасиром и вскоре после того скончался. Отец, веривший в общение с потусторонним миром, нашел в этом лишнее подтверждение своей вере» 358.