Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Лиза, как и Коптева, покинула семью, ограничивавшую ее свободу. Выходки истеричной Лизиной матери Лесков описывает с нескрываемой гадливостью. От такой невозможно не убежать. Назвал ее автор, как и супругу доктора Розанова, именем собственной жены: две Ольги в его романе – одна кошмарнее другой.

Остальное в облике Марии Коптевой и Лизы Бахаревой совпадает до мелочей: болезнь глаз, постоянные стычки со Слепцовым – Боярцевым, даже главная обязанность в коммуне – разливать «гражданам» чай. Еще любопытнее сходство самого духа описаний Знаменской коммуны Жуковской и Лесковым. И «Некуда», и «Записки» пронизывает ощущение, что все герои играют роли в дурной комедии.

В романе повествователь рассуждает о шутах, приставших к новым людям:

«На великое несчастие этих людей, у них не было вовремя силы отречься от приставших к ним шутов. Они были более честны, чем политически опытны, и забывали, что один Дон-Кихот может убить целую идею рыцарства. Так и случилось. Шуты насмешили людей, дураки их рассердили» 371.

О неестественности и комедийности Дома согласия неоднократно говорит Лиза: «Здесь тоска, комедии и больше ничего» 372. Китаец, заведенный в коммуну Белоярцевым, запутавшись, всё ждет, когда же начнется «театр», но представления нет и нет.

«Райнер встал и потащил с собою своего азиатского друга, ожидавшего все время театрального представления. Представление началось вскоре, но без посторонних зрителей» 373.

Екатерина Жуковская повторяет те же идеи и даже слова – «шуты», «комедия», «театр»: «Вместо того чтобы привлекать людей удобствами жизни нашего союза, мы замкнулись в своем узком кружочке и обратились в шутов, над которыми начинают смеяться (здесь и далее курсив мой. – М. К.). Прислуга нас бросает; люди не хотят идти к нам; у нас скука, тоска, которые вам нужны для того, чтобы только все слушали здесь вас, а никого другого. <���…> Мы бы должны принимать всякого, кто к нам просится, и действовать на его нравственность добрым примером и готовностью служить друг другу. Я полагала и все или многие так думали, что это так и будет, а вышло… вот эта комедия, разговоры, споры, заседания, трата занятых под общую поруку денег и больше ничего» 374.

Белоярцев у Лескова фальшив, но и реального Слепцова Мария Коптева, по воспоминаниям Жуковской, обвиняет в неискренности: «Да перестаньте вы с вашими коммунистическими кривляниями! – вмешалась Коптева. – Мы уже разглядели, каких коммунистических начал вы держитесь, и потому приберегите ваши слова для тех, кого вы еще можете морочить!» 375

Совпадают и описания финансовых неурядиц: далеко не все жильцы могут вносить деньги на аренду квартиры и питание; в результате Слепцову – Белоярцеву приходится брать в долг у самой коммуны – это отмечают и Лесков, и Жуковская.

Слухи о безнравственности членов общины опровергаются и в «Некуда», и в «Записках», и в воспоминаниях Александры Григорьевны Маркеловой.

Слабость Слепцова к женскому полу отмечают и Лесков, и Маркелова, и Жуковская, но из воспоминаний последней явствует: обитательницы коммуны давали ему довольно жесткий отпор. Неудивительно, что Слепцов, судя по «Запискам», был раздражен толками обывателей о Доме: «Но, видите ли, мне сообщили, что про наше общежитие чёрт знает какие слухи распускают, о безнравственности нашей кричат… Признаться, я лично убедился в существовании этих сплетен, выслушивая весьма двусмысленные вопросы и намеки во всех посещаемых мною домах. Я всячески стараюсь разуверить, что у нас чистый монастырь, – не верят!» 376В «Некуда» также опровергается нелепая молва:

«О нравах обитателей этого Дома рассказывались чудеса. <���…> Копошась в бездне греховной, миряне, которых гражданский Дом интересовал своею оригинальностью и малодоступностью, судили о его жильцах по своим склонностям и побуждениям, упуская из виду, что “граждане Дома” старались ни в чем не походить на обыкновенных смертных, а стремились стать выше их; стремились быть для них нравственным образцом и выкройкою для повсеместного распространения в России нового социального устройства» 377.

Лишь однажды Белоярцев, нарушая приличия, зайдет в комнату к Лизе полуодетым.

Авдотья Панаева также подтверждает, что в Знаменской коммуне царил целомудренный дух и не подавалось никаких угощений, кроме чая.

Тем забавнее, что спустя годы Лесков обвинит членов коммуны в разврате, которого, очевидно, не было. В письме Суворину от 30 ноября 1888 года он вспоминал о своей молодости:

«Весь тот период был сплошная глупость, имеющая для меня обязательное значение, – мягко и снисходительно относиться к молодой глупости юношей, какими были и мы. После того периода был петербургский] период слепцовских коммун – “ложепеременного спанья” и “утреннего чая втроем”. Вы ведь никогда не были развратны, а я и в этот омут погружался и испугался этой бездны!..» 378

Судя по воспоминаниям Чехова, действительно погружался – только не на Знаменской улице, не в Доме. Однако каких красок не пожалеешь для создания образа глупой, развратной юности! Можно добавить и свальный грех социалистов.

В одном Лесков и мемуаристки заметно расходятся: последние не подтверждают скуку, приписываемую «знаменцам» автором «Некуда». Кажется, ни Жуковской, ни Маркеловой скучно не было, обитатели Дома легко находили, чем себя развлечь: у них читались лекции; их постоянно посещали гости, от Некрасова и Пыпина до Левитова и Николая Успенского; по вечерам не смолкали споры и разговоры. Но во всём остальном очертания коммун, вымышленной белоярцевской и реальной слепцовской, совпадают, а Лиза Бахарева – вылитая Мария Коптева. Из этого можно сделать три заключения.

Первое. Лесков действительно описывал своих знакомых и их жизнь. Если это были и не «фотографические снимки», то уж точно портреты с натуры.

Второе. Возможно, эксперимент со сравнением «Некуда» и написанных 40 лет спустя воспоминаний Екатерины Жуковской не совсем чист. Хотя ни одной ссылки на Лескова в «Записках» нет, можно предположить, что Жуковская зачитала роман до дыр и глядела на коммуну глазами его автора – отсюда и столько совпадений: к 1905 году ее воспоминания были «отформатированы» Лесковым.

Третье. Сам Лесков в том, что описал знакомых, не видел большой беды, а тем более доносительства. Его приятель, журналист Владимир Осипович Михневич, вспоминал:

«В то время, когда “Некуда” печаталось в “Библиотеке для чтения”, случилось мне в Киеве быть в одном доме и встретиться там на тот раз с одним очень близким родственником покойного Н. С., которого тогда я лично, конечно, еще не знал и никогда не видал. Зашла речь о романе и его авторе, причем родственник Лескова полусерьезно, полушутливо, с родственной снисходительностью попрекнул его таким, как теперь помню, замечанием: