Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

– Да что – пишет он хорошо; неладно только, что описывает всё своих же родных и знакомых, и со всей, так сказать, подноготной!

Когда гораздо позднее, познакомившись и сблизившись с покойным, я как-то в разговоре вспомнил и передал ему эту родственную критику, он улыбнулся своей оригинальной манерой и возразил коротко и вполне резонно:

– А с кого ж нам списывать, как не с живых людей, которых всего ближе и лучше знаешь! Не из пальца же высасывают свои “типы” и великие мастера» 379.

Завершается путаный, а всё-таки талантливый роман неожиданно: после описания очередной мучительной сцены между доктором Розановым и снова нагрянувшей к нему женой Лесков внезапно переносит действие туда, где оно когда-то начиналась.

Снова бушует лето, зной спал, наступил вечер.

«Готовая к покосу трава тихо стояла окаменевшим зеленым морем; ее крошечные беспокойные жильцы спустились к розовым корням, и пестрые ужи с серыми гадинами, зачуяв вечернюю прохладу, ушли в свои норы. Только высокие будылья чемерицы и коневьего щавелю торчали над засыпающим зеленым морем, оставаясь наблюдать, как в сонную траву налетят коростели и пойдут трещать про свои неугомонные ночные заботы» 380.

По вечернему лугу едет молодой купец Лука Никонович Маслянников. Именно ему назначено произнести под занавес программный монолог. Человек он солидный и предприимчивый:

«Схоронив три года тому назад своего грозного отца, он не расширял своей торговли, а купил более двух тысяч десятин земли у камергерши Меревой, взял в долгосрочное арендное содержание три большие помещичьи имения и всей душой пристрастился к сельскому хозяйству» 381.

Лука – деятель, прожектер в лучшем смысле этого слова: хочет создать у себя в имениях пожарную команду, ремесленную школу, больницу.

«Чего доброго, нате вам, еще и театр заведем. Знай наших!» – мечтает он вслух. Зять отвечает ему с улыбкой: «Заведи, заведи, а наедет на тебя какой-нибудь писака, да так тебя отделает, что все твои восторги разлетятся», – после чего роман и выруливает на финишную прямую, несется по ней птицей-тройкой:

«– Ну как же, важное блюдо на лопате твой писатель. Знаем мы их – теплые тоже ребята; ругай других больше, подумают, сам, мол, должно, всех умней. Нет, брат, нас с дороги этими сочинениями-то не сшибешь. Им там сочиняй да сочиняй, а тут что устроил, так то и лучше того, чем не было ничего. Я, знаешь, урывал время, все читал, а нонче ничего не хочу читать – осерчал.

– Сердит уж ты очень бываешь, Лука Никонович!

– Я, брат, точно, сердит. Сердит я раз потому, что мне дохнуть некогда, а людям всё пустяки на уме; а то тоже я терпеть не могу, как кто не дело говорит. Мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право, великое слово тебе говорю, дороги никуда не знают, без нашего брата не найдут ее никогда. Всё будут кружиться, и всё сесть будет некуда» 382.

Вот где куется правда – не в писательских кабинетах, а в глубине России, на берегу реки Саванки, руками коренастого и основательного Луки Никоновича, который меняет этот мир на свой манер: с умом управляет помещичьими имениями, открывает ремесленную школу для сирот и больницу. Когда-то его отец не желал помочь Розанову с обустройством больницы, пожертвовав на ее нужды лишь халаты да фонарь; теперь всё изменилось. Молодые энергичные предприниматели, глубоко понимающие Россию, выдающие ссуды мужикам, могут своротить и русскую неподвижность, и русскую дичь, потому что знают не только куда, но и как.

Через два месяца после публикации последних глав «Некуда» Дмитрий Иванович Писарев вынес Лескову фактически смертный приговор. «Русское слово» в мартовской книжке за 1865 год опубликовало литературный обзор «Прогулки по садам российской словесности» – очередную часть большого цикла, в котором знаменитый публицист последовательно разделывался с идеологическими противниками: «почвенниками», единомышленниками недавно почившего Аполлона Григорьева, такими же «идеалистами» и «эстетиками». Разбуянившимся подростком Писарев шагал по садам российской словесности, сплевывал сквозь зубы, задирался, отдельных прохожих оделял тумаками.

Досталось и покойному Григорьеву за ложные убеждения и ограниченный взгляд на искусство, и Писемскому за бесполезные для общественного блага романы, и Островскому с его «увядшим талантом», зачем-то начавшему сочинять исторические пьесы, и многим другим ныне забытым авторам, публиковавшимся в «Эпохе» и «Русском вестнике», но особенно – Лескову и роману «Некуда». Сначала Писарев выбранил Лескова за попытку объясниться с читателем в декабрьском номере «Библиотеки для чтения» (1864), затем, как и многие до него, за то, что его карикатуры списаны с натуры.

«…с каким же умыслом г. Стебницкий превратил своих знакомых в натурщиков, с которых он копировал наружность своих “еще того хуже”? – вопрошал Писарев. – Если г. Стебницкий скажет, что это была приятельская шутка, то ему на это возразят, что это шутка глупая, плоская и дерзкая. Всего интереснее то, что сам же г. Стебницкий в конце своего романа произносит приговор над подобною шуткой. Извольте послушать: “Да, – говорит одна барыня, – представьте себе, у них живописцы работали. Ну, она на воротах назначила нарисовать страшный суд – картину. Ну, мой внук, разумеется, мальчик молодой… знаете, скучно, он и дал живописцу двадцать рублей, чтобы тот в аду нарисовал и Агнию и всех ее главных помощниц…” – “Всё это было бы смешно, когда бы не было так глупо” [76] Искаженные строчки из стихотворения Лермонтова «А. О. Смирновой» (1840): «Всё это было бы смешно, ⁄ Когда бы не было так грустно». [77] Успех, обязанный скандалу (фр.). , – сказал за стулом Евгении Петровны Розанов. “Вестимо”, – отвечала хозяйка (“Библиотека для чтения”, декабрь, стр. 33). При этом надо заметить, что Розанов и Евгения Петровна – любимцы автора. Из-за чего же г. Стебницкий вламывался в журнал с своим “объяснением”? Зачем он оправдывался, когда он сам произнес над собою приговор? Ну да, именно. “Всё это было бы смешно, когда бы не было так глупо”. Хорошо! Но что, если рисование знакомых было совершено затем, чтобы напакостить ближнему, чтобы отомстить за оскорбление или чтобы доставить плохому роману тот успех, который называется tin succes de scandale [76] Искаженные строчки из стихотворения Лермонтова «А. О. Смирновой» (1840): «Всё это было бы смешно, ⁄ Когда бы не было так грустно». ? Что тогда? – Тогда, чего доброго, изречение Розанова придется переделать так: “всё это было бы смешно, когда бы не было так грязно”».

Роман уничтожен, его автор растоптан. Но и этого Писареву мало – вдруг восстанет и снова начнет писать, публиковаться! Этого допустить было нельзя.