Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

На тернистый, но до сих пор всё-таки достаточно ровный литературный путь Лескова упала бомба. Взрыв потряс его и казался необъяснимым. Под ногами темнела бездна. Как перескочить ее? От «пожарной» истории он бежал в Беловежскую Пущу, потом в Париж – и исцелился. На этот раз, сразу после цензурного разрешения публикации романа, Лесков отправился в Киев, к родным: отсидеться, отдышаться, погулять на Подоле, пройтись по Андреевскому спуску. Он прожил в Киеве около полугода, до февраля 1865-го. Именно в это время в жизни его случилось событие чрезвычайной важности.

Перемахнуть бездну помогла любовь. Он встретил, наконец, свою Полиньку Калистратову.

Алексей Семенович Лесков, давно окончивший Киевский университет и служивший в университетской клинике, взялся за реабилитацию старшего брата решительно. На второй же день повез его по окрестным помещикам. Доктора Алексея Лескова все знали, почитали и кормили вместе с Мыколой, нагрянувшим из столицы, с особенным благодушием и дружелюбием.

Петривка как раз закончилась, разговлялись с дорогими гостями мандырками, сичениками [79] Мандырки – лепешки из сыра с мукой и яйцами, которыми в Малороссии разговлялись после Петровского поста. С и ч е н и – ки – мясные или рыбные лепешки, обжаренные в панировке. , а там уж и борщом. «Вы не думайте, – заверяли хозяин за обедом, – це не абы який борщ, вин из четырнадцати элементов». После борща передохнуть не давали и действовали прямо по «Энеиде» Котляревского: переходили к печеной свинине, от нее – к потрохам и галушкам.

Всё это благолепие запивали бузинным киселем и полировали горилкой и наливкой попеременно.

Николай Семенович начал отходить. Петербург, злой, неистовый, со сквозными ледяными ветрами, истаял в смешливом малороссийском гостеприимстве.

К очередным добрым знакомым Алексея он отправился один. Это был пригород Киева, Китаево. Здесь жила на летней даче Екатерина (на малороссийский манер все ее звали Катерина) Степановна Бубнова вместе с младшей сестрой Верой и своими детьми от шести до трех лет – Николаем, Михаилом, Борисом и Верочкой.

Стоял жаркий июльский день.

«Около полудня, сидя верхом на линейке [81] Линейка – вид повозки, длинные дрожки. , запряженной взмыленной лошадью, лихо въезжает во двор и круто осаживает коня у крыльца Лесков. Он в фуражке, пиджачной “паре”, высоких охотничьих сапогах. За спиной у него болтается на широком ремне двустволка.

Привязав к чему-то лошадь, он приветливо улыбается игравшим здесь, но сейчас застывшим в любопытстве детям. На веранде появляются обе молодые и красивые хозяйки. Гость заметно волнуется, то и дело одергивает свое ружье, на широком жесте начинает какой-то веселый рассказ из последних столичных событий и городских киевских сплетен. Женщины смеются. С ним вообще не соскучишься! Не отходят и жадно слушающие дети.

Время незаметно бежит. Пора, пожалуй, и уезжать. Хозяйки просят остаться до хлеба-соли. Лесков благодарит, выпрягает лошадь, со знанием дела водит ее по двору, поит, задает корм и освобождение снова присоединяется к обществу. Обед проходит весело. Еще бы! Мастер заговорить кого хочешь!

Но вот, вслед за десертом, он вдруг схватывает забытую было в углу двустволку, к ужасу непривычных к оружию дам, прилаживает к воротам сарая вынутую из кармана четвертушку бумаги и, невзирая на мольбы хозяек, зорко окинув глазом весь двор, начинает всаживать один за другим заряды в свою импровизированную мишень. Мальчики в восторге. Мать их и тетка упрашивают прекратить опасный эксперимент, но увлеченный стрелок не в силах остановиться. Наконец, усталый, красный и в испарине, он изнеможенно опускает ружье, одним взмахом вскидывает его опять за спину и гордо подходит к потрясенным зрителям.

Наступает приятная тишина. Хочется отдохнуть от пальбы. Но тут же неугомонный стрелок выдвигает неожиданно новое предложение:

– Катерина Степановна, Вера Степановна! Едем в лес! На моем аргамаке! Едем! Подышим смолой, какой смолой! Янтарь! Что может быть полезнее вдыхания сосновой смолы, – при этом он шумно вдыхает воздух, широко раздувая ноздри, прерывисто закрываемые им ладонями рук. – А уж какая там земляника, – тщетно умножает он соблазны, не зная, что бы придумать еще позаманчивее» 397.

Такого Николая Семеновича – ловкого кучера, меткого стрелка и шармёра – мы еще не видели. Он экипировался для охоты, словно нарочно для того, чтобы иметь повод расстаться с милыми хозяйками, если знакомство не сложится. Кого собирался он стрелять в окрестных лесах? Андрей Николаевич Лесков, из книги которого и позаимствовано это описание, спешит заверить читателя, что всё так и было, поскольку записано со слов одной из участниц событий: «Так доводилось слышать это в бесхитростном рассказе моей матери, человека, органически чуждого дара импровизации в передаче каких бы то ни было происшествий…. А уж о том, что каждая мелочь этих дней помнилась хорошо, говорить нет нужды» 398.

Екатерина Степановна Бубнова (1838–1901), в девичестве Савицкая, была красавица: брюнетка с васильковыми глазами, способными «по-украински улыбаться без участия губ» 399, с тонкими чертами лица и малороссийской статью. Ей исполнилось 25 лет. Она получила отличное домашнее образование: владела французским, играла на фортепьяно и была влюблена в русскую литературу, знала наизусть оды Державина, Ломоносова, даже Хераскова, не говоря уже про Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Фета 400.

Ее рано выдали замуж за Михаила Николаевича Бубнова, состоятельного киевского купца, владельца бань на Подоле, любителя шумных компаний, карт и вина, человека не злого, но совершенно заурядного 401. После пирушек с певцами и актерами Михаил Николаевич возвращался домой поздно и спал в своей комнате полдня, оглашая дом таким храпом, что дети боялись проходить мимо его двери. Супруги часто ссорились. Рожденные в браке четверо детей – трое мальчиков-погодков и дочь – союза не укрепили. После ссор Екатерина Степановна уезжала на несколько дней к родственникам. Наконец она решила уйти совсем.