Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Но почему же мы называем всё это литературной игрой, если описанная в «Леди Макбет…» «страшная драма» вполне могла разыграться на самом деле? Вот и сын писателя утверждал: «Фабула рассказа несомненно не выдумана. Лесков вообще, где и в чем только мог, предпочитал строить свои повести на подлинных фактах. Он мог легко услышать о близком к его “Макбет” происшествии в одной из бесчисленных поездок его по Поволжью, по России – “от Черного моря до Белого и от Брод до Красного Яру”. Мог слышать и от отца – орловского уголовного заседателя, а то и узнать нечто близкое и из дел Орловской уголовной палаты, в которой он начал свою личную службу» 410.

Мог, конечно, слышать и от отца, и в поездках. Но, скорее всего, не слышал. Документальные источники очерка так и не были обнаружены, несмотря на то, что изучали его достаточно. В Орловской губернии, к которой принадлежал Мценский уезд, ничего похожего в первой половине XIX века почти наверняка не происходило: тройное убийство, совершённое женщиной, – случай беспрецедентный. Такая громкая история неизбежно должна была вызвать шумный резонанс, тем более при тогдашней увлеченности общества женским вопросом. Но ни в столичных газетах, ни в просмотренных нами насквозь «Орловских ведомостях» за 1838–1864 годы, публиковавших криминальную хронику, ни в делах Орловской палаты уголовного суда указаний на подобные преступления нет.

В воспоминаниях Лескова есть лишь одна история, отдаленно напоминающая сюжет «Леди Макбет…», которую комментаторы и называют возможным источником очерка: «Раз одному соседу – старику, который “зажился за семьдесят годов” и пошел в летний день отдохнуть под куст черной смородины, – нетерпеливая невестка влила в ухо кипящий сургуч… Я помню, как его хоронили… Ухо у него отвалилось… Потом ее на Ильинке (на площади) “палач терзал”. Она была молодая, и все удивлялись, какая она белая…» 411Здесь два сюжетных пересечения с событиями «Леди Макбет…»: убийство зажившегося свекра и наказание преступницы. Но причины реального преступления неизвестны. Обладал ли старик обширным наследством, которого заждалась его невестка, или же он просто замучил ее – ограничивал свободу, ворчал либо даже сам ее домогался, мы не знаем. И оснований возводить «Леди Макбет…» к этой истории у нас немного.

Разве что способ убийства мог вызвать у Лескова определенные литературные ассоциации. Сургуч, влитый в ухо, напоминает сцену убийства отца шекспировского Гамлета: Клавдий влил яд в ухо своему брату, датскому королю, пока тот спал, а орловская невестка влила сургуч в ухо свекру, когда он «отдыхал». Избранный ею способ убийства мог не столько подтолкнуть Лескова к замыслу «Леди Макбет…», сколько вызвать шекспировскую ассоциацию. Заодно автор напоминал читателю, что и в захолустном Мценском уезде могут разыграться шекспировские страсти, и приводил еще один аргумент в споре, начатом в романе «Некуда» доктором Розановым и помещиком Зарницыным, о том, возможны ли драмы в недворянской среде 412.

Придумать звучное заглавие для Лескова всегда было делом писательской чести. Ссылка на Шекспира превратила название очерка в оксюморон и стала цеплять внимание. В итоге шекспировский текст послужил для Лескова литературным фоном, придающим происходящему в скромном Мценском уезде универсальный смысл 413.

Другой очевидный литературный источник лесковского заглавия – «Гамлет Щигровского уезда» Тургенева 414. Еще один хрестоматийный текст, с которым Лесков вступает в диалог, – драма «Гроза» Островского; сопоставление двух Катерин, Измайловой и Кабановой, давно стало темой школьного сочинения 415.

Лесков опирался и на фольклорный пласт: лубочные истории и народные песни 416. «Красивый молодец» Сергей неспроста зашел к Катерине Львовне узнать, нет ли у нее «книжечки почитать». Более неудачный повод выдумать было невозможно – у нее в доме одна-единственная книжка, «Киевский патерик», но и ту она не читает. А вот Сергей читает, и в общем понятно, что именно: он то обещает занести Катерину Львовну в «Аравию счастливую», то грозит вырезать из своей груди сердце «булатным ножом» и бросить к ее ножкам, – так выражаются герои лубочных любовных романов и жестоких романсов. Ей на эти потоки красноречия, сотканные из штампов, ответить нечем. В отличие от Сергея она пришла ниоткуда, ей не близки традиции купеческого быта 417, но незнакома и мещанская культура, поэтому она не в состоянии понять, насколько неоригинальны страстные признания Сергея. Вообще, если взглянуть на эту пару сквозь призму романтической парадигмы, Катерине достается роль человека «естественного», Сергею – «цивилизованного»; вот только высокий романтический конфликт здесь, как и в «Житии одной бабы», помещен в контекст народной культуры. Перед нами леди, но – Мценского уезда.

Только вот в «Житии одной бабы» влюбленные говорят на одном культурном языке, Степан запевает, Настя подхватывает, и это – залог их душевного родства. В «Леди Макбет…» ничего подобного нет. Там, где у Сергея готовая формула, расхожий образ, у Катерины Львовны – неокультуренная искренность, ее собственное, от сердца идущее слово. Не случайно именно она тонко чувствует красоту природы – Сергей к природе равнодушен. В «золотую» ночь Катерина Львовна «всё смотрела сквозь бледно-розовые цветы яблони на небо», молча, восхищенно, а Сергей в это время «сосредоточенно глядел на свои сапожки» 418. Месяц, висящий над ночным садом, будто бы выкатился из только что виденного Катериной страшного сна.

Возможно, опора Лескова на фольклорную культуру, лубочную и песенную, определила изящество конструкции текста: словно песня, он переполнен внутренними рифмами и смысловыми перекличками. Вот только несколько примеров.

Красный – сквозной цвет «Леди Макбет…». «Первую песенку зардевшись спеть» – эпиграф к повести. При первой встрече с Сергеем Катерина Измайлова отвечает на его свободные речи «краснея», а после того как Сергей обнял ее, выходит из амбара «красная-раскрасная» 419. Сергей носит красную рубашку. После этого на протяжении всего очерка Катерина покраснела от смущения лишь однажды, когда служанка сказала ей, что видеть месяц во сне – к рождению младенца. Первую песенку сменили следующие.

Здесь прием обнажен. Значительно чаще Лесков ограничивается намеком – например, в сцене убийства мужа Катерины Львовны присутствуют два на первый взгляд необъяснимых обстоятельства. Зиновий Борисович, до которого уже дошли неприятные слухи, возвращается домой тайком, надеясь застать у жены Сергея. Но Катерина Львовна расслышала его шаги и успела спрятать любовника в доме. После неприветливой встречи с мужем она пошла ставить самовар. Ее не было около получаса, и Зиновий Борисович попенял: «Что ты там возилась долго?» – после чего намекнул, что прекрасно осведомлен, как жена проводила время без него, и пригрозил наказанием. Раздраженная Катерина Львовна вызвала прятавшегося Сергея и «страстно поцеловала» его на глазах у мужа, явно желая посмеяться над Зиновием Борисовичем. Сергей начал его душить, а Катерина добила литым подсвечником.