Ефим Шифрин - Мир тесен. Короткие истории из длинной жизни

Потом они сели и уехали, взяв с меня обещание забыть эту встречу и наш разговор. …

Это был тоже отличный кинокадр: я не могу сдвинуться с места, чтобы не выдать своего ученика — вдруг они просто повернули за угол и теперь, наконец, увидят его… Мы оба выждали несколько минут. Я оглянулся — улица была пустой. Мы рванули друг другу навстречу! Я позвонил Рощину и прокричал в трубку, что со мной все в порядке. В тот же вечер мы поехали к нему. И как следует выпили.

Кажется, в 79-м году мы с Андреем Днепровым ездили в Ленинград на охоту за текстами. В Северной столице жили два популярных автора, писавшие даже для Райкина — молодые Михаил Мишин и Семен Альтов. Они успели засветиться одной выпущенной, впрочем, небольшим тиражом общей книжицей, откуда и попала ко мне «Кающаяся Магдалина».

Я запомнил тесную прихожую в квартире Мишина, в которой стояли два велосипеда, и его чернявого сына, который как раз в момент, когда мы с Андреем входили в дом, выволакивал свой велосипед на улицу.

Помню, что каждый вечер мы ужинали в Доме актера на Невском, где однажды я, Андрей и Альтов набрались так, что чуть было не искупались в Фонтанке. Семен тогда ссудил меня парочкой распечатанных через копирку монологов, которые потом не пригодились из-за того, что были похожи больше на рассказы, которые я до сих пор не умею исполнять. С Андреем после этой поездки вышла какая-то ссора из-за поблекшей во времени причины. Впоследствии мы, правда, опять тепло сошлись: я приезжал к нему на Таганку, в дом, мимо которого нередко проезжаю теперь по пути в Котельники.

Квартира Днепровых в те годы была настоящим богемным пристанищем, где можно было встретить многих знаменитостей. Я помню молодого Валю Смирнитского с Татьяной Коршиловой, с которой у него, по-видимому, был роман. В этом же доме впоследствии жил Леня Якубович, тоже друживший с Андреем. Там, вероятно, впервые, я встретил Листьева и Любимова, новых звезд посвежевшего советского телевидения.

Мама Днепрова, Валентина, была дочерью известного артиста оперетты Митрофана Днепрова и работала режиссером в Москонцерте. В молодости она наверняка была так же худа и заметна, но в зрелые годы ее легко было запомнить по прокуренному голосу, черным нечастым зубам и по седым, нарочно не крашеным волосам, собранным в простецкий пучок на затылке. Это была матушка московского мажора, позволявшая своему сыну многие вольности, о которых я не посмел бы мечтать в Юрмале, живи я вместе с родителями. В просторной квартире, неприбранной и похожей на коммуналку, всегда оставались до утра случайные гости, поодиночке или в сложившейся за вечер паре. Я нередко сам ночевал у них, покоренный этой московской вольницей. Валентина Митрофановна курила папиросы, и в комнатах можно было вешать топор, а он бы, не падая, парил в едком табачном дыме. За большим столом играли в рулетку или преферанс. Гости приходили с портвейном или водкой. А хозяйка, шутя, быстро успевала к ним с форшмаком или запеченной курицей.

Помню замечательную коллекцию жестяных табличек и комические заголовки из советских газет, развешенные в туалете. Слова «инсталляция» или «концептуализм» еще не произносили на каждом шагу, довольствуясь бравым интеллигентским матом, но и тогда эта выставка был очень похожа на нынешние вернисажи беспокойной молодежи, — правда, теперь уже в просторных цехах бывших заводов или мастерских. Табличка «Тихо! Идет совещание» красовалась на наружной стороне туалетной двери, «Не влезай — убьет!» была приделана над самым унитазом.

Андрюша был довольно ленив и от этого начал стареть раньше всех в нашей компании, распуская живот и с каждым годом все ниже опуская голову. Когда после победы на конкурсе мне разрешили спектакль в Театре эстрады, я начал репетировать «Три вопроса», пьесу, переделанную Коклюшкиным из своей юмористической повести. Для Андрея там нашлась роль. Он с недельку походил на репетиции, а затем заскучал и исчез. Мы еще недолгое время иногда встречались в концертах, которые он вел в районных клубах или парках, а потом он стал чаще пропадать на долгих гастролях.

В перестройку Андрей Днепров покончил с собой, взрезав вены. Причины его самоубийства мне неизвестны. Говорили о деньгах, которые он занял и не смог вернуть, о несчастной любви и роковой болезни. Кажется, к тому времени у него уже были жена и ребенок. Вряд ли теперь всплывут на поверхность все мрачные тайны истерических девяностых годов, когда крушилось и ломалось все и ничему не было предела.

Google на запрос об Андрюше выдает лишь статью Клитина в журнале «Советская эстрада и цирк», опубликованную после принесшего мне победу конкурса 1983 года. В ней есть строчки об Андрее:

Андрей Днепров понравился всем, когда на первом туре исполнил монолог В. Днепровой «Моя жена Галя». Это было тепло, искренне и — увы — очень актуально. Собственно конферанс у Днепрова (репризы, интермедии, микромонологи), наверное, мог бы быть и разнообразнее и ярче по содержанию, но подкупает опять-таки интеллигентность артиста, его манера разговора с залом.

Ничего другого мировая сеть о нем не сохранила.

В нашем поселке на Колыме жила одна городская сумасшедшая, которую сообразно статусу места, где прошло мое детство, вернее было бы назвать поселковой дурочкой. Теперь, спустя многие годы, я не рискну предположить, каким видом безумия страдала эта несчастная женщина, но для окружающих ее недуг проявлялся в том числе весьма неожиданным и симпатичным образом: она здоровалась со всеми подряд.

Мы, сусуманские мальчишки, преодолевая страх перед очевидной ненормальностью, всегда забегали вперед нее, когда она бесцельно фланировала по поселку, и рассыпались, хватаясь за животы, когда сумасшедшая, расплывшись в блаженной улыбке, в очередной раз отвешивала нам свое дежурное «здравствуйте». Моя тетка Мария Ильинична замечательно пародировала ее и, уступая моим просьбам, потешно кивала в разные стороны, сама едва сдерживая смех: «Здравствуйте. Здравствуйте. Здравствуйте».

В Юрмале, на которую пришлась моя юность, были свои сумасшедшие, чья хворь выражалась в других, не столь забавных формах. И я часто бежал сломя голову от сторожа костела в Майори, если он вдруг попадался мне на дороге, потому что его диалог с самим собой всегда принимал за грозное недовольство. Но вот латышская учтивость наших соседей повысила поселковую дурочку в выцветших воспоминаниях до положения вполне нормальной и достойной женщины: в Юрмале на узеньких улочках друг друга приветствовали даже незнакомцы.

«Тупые американцы», с которыми без видимых среди них потерь боролся мой земляк и коллега, здороваются друг с другом на каждом шагу, не забывая при этом улыбнуться — в отеле за завтраком или даже в очереди за хот-догом.