Ефим Шифрин - Мир тесен. Короткие истории из длинной жизни

Когда я перебрался в Москву, несчастную колымчанку снова пришлось вспоминать как женщину нездоровую и эксцентричную. Заходя в лифт, некоторые москвичи, которые долго казались мне небожителями, указывали только порядковый номер своего этажа, даже не расщедриваясь на приветствие. Впрочем, бывалые люди объяснили мне, что за этими москвичами как раз скрывались недавние покорители столицы. Тем не менее, оказавшись в любом замкнутом пространстве — от лифта до раздевалки фитнес-клуба, — мы почему-то почти никогда не здороваемся друг с другом. Я помню, как однажды пассажиры испуганно оглянулись на даму, вошедшую в автобус с задорным «Здравствуйте!». Думаю, многие даже предположили, что веселая пассажирка была безумна или пьяна.

До знакомства с Харитоновым я видел его только однажды. Мы ехали в метро с приятелем, тот вдруг толкнул меня рукой и показал на человека в косоворотке или русской рубашке, стоявшего в глубине вагона.

Женя не был похож ни на кого из тех, кто уже составлял мой новый московский круг. Он заставлял меня изумляться при каждой встрече. Когда на экранах должен был появиться «Семейный портрет в интерьере», Виктюк восторженно вскидывал ручки, а Женя говорил, что в любой строчке Исаковского вкуса и простоты гораздо больше, чем во всех фильмах Висконти. Я не мог сообразить, где начинается и кончается эпатаж: в Пушкинском проходила выставка из Метрополитен-музея, у меня было два билета, и я предложил Жене пойти на нее; он с радостью согласился. У входа мы разбрелись, условившись встретиться после осмотра. Когда я спустился вниз, то, к удивлению, застал Женю на том же месте, где мы и расстались. Он даже не поднялся наверх, потому что еще у входа заприметил мальчика с каким-то невозможным лицом и стал за ним наблюдать. Когда я сказал, что мальчика можно встретить где угодно, а таких картин нигде больше не увидишь, он махнул рукой и презрительно выдохнул: «Это все — культура!» Подобные максимы мне тогда очень нравились.

Конечно, Харитонов был во всех смыслах человек культурный и интеллигентный и, как сказали бы в XIX веке, «один из самых блестяще образованных умов». Но его отличало неприятие любых неестественных, искусственных проявлений творчества, которые не в состоянии принять формы самой жизни. Женя был абсолютно аполитичен. Мимо него прошли все тогдашние протестные движения, хотя очевидно, что он был воспитан и замешан на «русской идее».

Однажды мы решили пойти с ним в Сокольники. Я никогда не чувствовал необходимости появляться в толпе; там гуляли люди, работали аттракционы, кажется, играл духовой оркестр. Мы свернули с главной дорожки на аллею и добрели до рюмочной, где продавалась какая-то воплощенная тошнота, взяли бутылку портвейна и закуску. Я видел, с каким сладострастием Харитонов протирал эти алюминиевые вилки, и понимал, что его желание возиться с этой грязной жирной посудой не было показным…

Он был хлебосольным и щедрым, но ему нечем было делиться. Как-то я застал его дома в тот момент, когда он закусывал борщовой приправой: он макал влажный палец в суп-письмо, и ему этого хватало. Плохо представляю, на что Женя существовал, так как к тому времени он ушел со всех работ и не хотел идти ни на какую службу.

Харитонов — несомненно, трагическая фигура. При жизни он не приобрел ни популярности, ни благополучия. Его жизнь — это соло на одной струне. Безусловно, он занимался созданием собственного образа, ведь существование любого хоть сколько-нибудь одаренного человека — это создание самого себя. Искусство было для него продолжением жизни, и наоборот. Его предельной мечтой было сидеть в обществе Беллы Ахмадулиной и просто смотреть на нее, ничего не требуя взамен — ни стихов, ни покровительства, ни внимания к себе. Ему нужно было, чтобы рядом был красивый и романтический человек, нужна была икона.

Творчество Харитонова привело меня в полное замешательство.

Непривычным казался язык, в котором отсутствовали знаки препинания, был мат и сленг, придававшие ощущение некой подпольности, живая и новая для меня интонация. Сейчас у меня есть ощущение, что Жениными рассказами сильно попользовались другие писатели. Когда в России появились книги Эдуарда Лимонова, я был уверен, что «Эдичка» немало зарядился от него. Женина эстетика кажется более духовной, глубинной, человечной, в ней нет ничего от заказной литературы, она рассчитана на того читателя, который ее найдет. Харитонов поздно пришел к читателю, которого он так и не узнал.

Он был совершенно незащищен.

Сейчас можно говорить о Харитонове как об очень мужественном человеке. Он открыл в советской литературе пласт, который не мог стать советским. Конечно, его жизнь не была цепью подвигов, но у него была очень сильная художническая воля, заставлявшая писать так, как требовал его талант, он просто повиновался своей природе и не мог жить по-другому.

Его судьба, его жизнь утвердили меня в решимости отважиться на собственный голос. Я многим, очень многим обязан ему.

Однажды в рижском поезде мне повезло с попутчиком. Это был успешный человек средних лет, видимо, с постоянной пропиской по всему свету: он болтал по мобильному телефону на нескольких языках, почти междометиями и томными вздохами объяснился с несколькими женщинами, со мною беседовал на хорошем русском, вставляя сленговые словечки из русского и английского, и выдавал в себе современного сибарита и космополита.

Речь зашла о юморе и привычным образом склонилась к упрекам известным передачам с большим телевизионным стажем. Я был вынесен за скобки вальяжных претензий соседа к «Аншлагу» и «Кривому зеркалу», в которых уже, правда, много лет не снимаюсь, а затем, пожелав друг другу спокойной ночи, мы одновременно потянулись за книгами, которые приготовили в дорогу. Здесь нужно сделать паузу, чтобы точно воспроизвести именно такую, какую сделал я, задержав дыхание при виде выбора моего попутчика. Это была книжка в мягком переплете, которую обычно читают уставшие женщины в метро и «изящному» оформлению которой не позавидовал бы даже нынешний дизайнер «Одноклассников», украсивший сайт «мишками» и «сердечками».

Я не стал лишний раз беспокоить соседа своим любопытством, потому что наверняка знал ответ, которым бы он отделался от меня: «Это чисто для развлечения. Я не хочу грузить себя перед сном».

Мы часто созваниваемся. Я звоню ей из Москвы, а Леночка со своей виллы в Испании или из Парижа. «Леночка из Парижа» — хорошо звучит, не правда ли? Мы были однокурсниками в ту пору, когда над репликой Жванецкого «Мне в Париж по делу. Срочно» угорали все, кто и сейчас помнит, отчего эта фраза казалась такой смешной.