Николай Чехович - Дневник офицера: Письма лейтенанта Николая Чеховича к матери и невесте

Мама, я понемногу стал привыкать к политическим занятиям. Еще с полмесяца, с месяц работы, и я смогу проводить беседы, как заправский политрук. Мне представлялась возможность уйти из роты в резерв, погулять еще с месяц, но я отказался по двум причинам: не хотелось расставаться с людьми (быстро привыкаешь к своему взводу) и не хотел опять менять адрес. Перемена в адресах — перебой в письмах не меньше чем на месяц.

Я доволен, что ты хочешь ехать в Москву, — это будет лучше и для тебя и для меня. Деньгами я обеспечить тебя смогу. Письма будут ходить быстрее.

Прости, что на письме моем получилась размазня: пишу в дождь. Дождь сегодня сильный, вся землянка течет. Неприятная штука дождь. Если бы не плащ-палатка, то хоть погибай. Плащ-палатка — замечательное изобретение. Когда она сухая и сложенная, она занимает очень мало места, ее можно засунуть в карман. Из одной плащ-палатки получается шалашик на двух человек, из двух — на шесть-семь. Если нужно куда-нибудь итти, то застегни только несколько пуговиц и завяжи шнурки, и она превратится в удобный плащ.

Сегодня пристреливал свой автомат. Бьет точно. Глаз не изменяет мне, как и в училище: ни одна пуля не идет мимо мишени. Иногда я жалею, что я командир, а не рядовой. С моими знаниями я давно бы был радистом или попал бы в артиллерию. Но такое желание бывает редко. Я знаю, что больше пользы принесу Родине, находясь на той должности, которую занимаю.

3 июля 1943 г.

…Через день хожу на занятия, составляю конспекты. Их проверяют серьезные лица, а мне не хочется ударить лицом в грязь. В общем дела идут прекрасно. Даже с политзанятиями я почти примирился. Чувствую, что занятия проводить становится все легче и легче.

Батальонный парторг доволен моими занятиями, считает меня одним из лучших групповодов. Мне, конечно, приятно, но не в этом суть: разъясняя тот или иной политический вопрос, я так увлекаюсь, что откуда только слова берутся. На память приходит много примеров. Бойцы слушают внимательно и задают множество вопросов. После занятий у нас нередко заходят разговоры «по душам». Я теперь знаю почти все о своих бойцах: кто у них остался дома, как живут, о чем пишут. Нередко приходится давать советы. И даю. Откуда только смелость берется. Стараюсь руководствоваться своими знаниями и здравым смыслом.

У командира батальона я тоже, кажется, на хорошем счету из-за других учебных занятий и общей организованности. Но я совсем не горжусь этими успехами. Мне все кажется (уж такой у меня характер), что весь успех моего взвода зависит от помкомвзвода. Верно, помкомвзвода у меня замечательный. В мое отсутствие во взводе дисциплина там такая же, как и при мне.

Отдавая приказания и распоряжения, я могу быть уверенным, что все они будут выполнены наилучшим образом.

9 июля 1943 г.

Вчера был в г. Шлиссельбурге, сходил в Военторг — и поскорее обратно: больно видеть разрушение такого красивого города. В нем долго хозяйничали фрицы, всюду видна, их подлая рука. Дождь придает разрушенному городу какой-то особо мрачный колорит.

Мама, ты, может, помнишь моего товарища по военному училищу. Сегодня я узнал, что он убит. Я его не видел со дня выгрузки из вагонов. Тяжело думать, что его уже нет на свете. Много хороших ребят погубило это зверье. Я мечтаю добраться живым хотя бы до одного из них и убить — любым способом, но убить зверя. Как ни странно, но, находясь в тылу, даже не в глубоком, начинаешь бояться смерти. На переднем крае я неоднократно слушал свист летящих пуль. Иногда, находясь под обстрелом, всю ночь не обращал внимания на завывание мин.

10 июля 1943 г.

Здесь всюду были бои. Нигде не найдется квадратного метра, земли, чтобы на нем не лежало самое малое один-два осколка. Ты знаешь, как я раньше интересовался подрывным делом. Сейчас я изучил это дело до тонкости. Нет ни одной немецкой мины, которую я не мог бы обезвредить или, наоборот, поставить в нужном участке. Мне уже приходилось разминировать мины, поставленные по-настоящему, боевому, а не с учебной целью. На нашей местности было много немецких минных полей. Их, конечно, разминировали, но часть мин всегда остается.

Идем по торфянику — проволочка, сразу соображаешь: мина. Соблюдая все меры предосторожности, разряжаешь и вытаскиваешь круглый каравай килограммов на пять. Заденешь неосторожно эту проволочку — и ничего от тебя не останется.

До смешного глупым (особенно здесь) кажется вопрос Игоря, сохранила ли ты его альбомы. Он удирал и не вспомнил о них, а сейчас они ему понадобились. Еще бы, ведь там, в Новосибирске, самолеты не летают, все спокойно, будто и войны нет. Побывал бы он со мной 10 мая, пожалуй, ни разу о них не вспомнил бы. Ну, пока кончаю. Я уж и так постарался все охватить, но много еще осталось чего писать.

20 июля 1943 г.

Здравствуй, мама!

Вчера у меня был знаменательный день.

Мне вручили медаль «За оборону Ленинграда». Это торжественное событие совпало с двухлетием назначения товарища Сталина Народным Комиссаром Обороны.

Так что получился двойной праздник.

Из Шлиссельбурга мы переехали на старое место. Славно я там пожил. Каждый день ел вдоволь свежей рыбы (ловили, конечно, не удочками, — одной гранаты хватает пуда на два рыбы). На занятиях в поле лакомишься ягодами; в этом году их очень много.

Погода опять испортилась. Мелкий, почти как туман, дождь и ветер. Хуже не придумаешь. Ты знаешь, я почти всегда настроен юмористически, никогда не унываю, но и меня пробрало наконец. Сегодня настроение паршивое, какая-то тоска. Виной всему патефон в нашем дворе. Красивые песни, мотивы, которых я не слышал с начала войны, будят воспоминания, вообще, как говорится, «берут за сердце».

Здесь много девчат всех возрастов. Я на них почти не обращаю внимания. Я мог бы за ними ухаживать, как другие. Но мне хочется не этого. Не знаю, что у меня за странный характер. Мне хочется настоящей любви. Я хочу быть уверен, что куда ни забросит меня фронтовая жизнь, она не забудет меня, будет любить по-прежнему. Я, кажется, вдался в лирику. Ты уж прости, сегодня у меня настроение довольно непонятное даже самому.

Положение на фронтах великолепное. Немцам всыпают и в хвост (Сицилия) и в гриву (Курское, Орловское, Белгородское направления). После разгрома немцев для меня и для тебя будет лучше, если ты будешь жить в Москве. Если я погибну, вкладывая свою долю в общий удар по врагу, все же тебе будет легче в нашей квартире (будешь, наверное, получать за меня какое-либо пособие). Если же я останусь жив, то тогда тем более квартира будет нужна. Не буду дальше заглядывать.

13–14 августа 1943 г.

Мамочка!

Пишу тебе эго письмо ночью, под впечатлением вечера, проведенного с любимой девушкой. Сегодня дежурю по части, так что спать не имею права, — но даже если бы и имел, то не мог бы. Слишком много различных мыслей в голове, а поделиться не с кем. Разве кто поймет меня так хорошо, как ты? Самые ближайшие мои друзья — разного со мной темперамента. Многие понятая о жизни, об искусстве, о любви, о девушках у них противоположные моим. Если бы я попытался поделиться с кем-нибудь из них своими переживаниями и т. п., они подняли бы меня насмех, посчитали бы, в лучшем случае, чудаком, а то и хуже.