Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Очень возможно, что у меня осталось несколько, а может быть, даже и сильно искаженное воспоминание об этом вечере, первом вечере в новом поселке, где я прожил полгода, потому что совсем недалеко от нашей палатки стояла особенно шумная палатка шоферов, в которой именно играли на ударных печках и ящиках, вероятно, кочергой, и громко пели, вернее, кричали. Особенно запомнился один голос, весело или даже, скорее, радостно громко выкрикивавший на весь поселок какие-то нелепые бессмысленные слова: «Алямс дрим пампули алямс алямс». Другие участники музыкального ансамбля ему как-то подтягивали. У меня почему-то было такое впечатление, что и поет, то есть кричит и стучит кочергой по чему попало, один и тот же весельчак. Возможно, что шум резко сократили бы, если бы кто-нибудь уговорил этого весельчака успокоиться или как-нибудь отвлек его от этого занятия, но этого не произошло, и шум продолжался, пока он не накричался досыта.

В своей маленькой полевой палатке я прожил недолго, так как мне нужно было получить зарплату на руднике, а для этого нужно было сдать палатку, съездив для этого на рудник. Проделав эту операцию и вернувшись после дней Октябрьской революции в поселок, я поселился уже в большой палатке. Орловского, Чащина и Рукаса уже в поселке не было, так как их отозвали на новый разведочный участок — Купку, а на камералке у меня остался только Парфенюк, который поселился в одном со мной отсеке палатки.

Жил там и третий жилец — прораб партии Павел Якушев. Якушев — коренастый, рыжий или скорее соломенно-желтый человек лет 20–23, одновременно с Парфенюком и Орловским демобилизовавшийся из армии.

Наша палатка размерами 10×5 м, как и другие такие же жилые палатки, была разделена тесовыми перегородками, едва достигавшими высоты 2 м, следующим способом: вдоль всей палатки протягивался коридор шириной примерно 1,4–1,5 метра; остальная площадь была разделена на узкие, вытянутые вдоль коридора кабинки, отсеки или, как их называли некоторые, стойла.

В коридоре круглые сутки без перебоев пылали две большие сварные печи из толстого железа. Размеры их позволяли закладывать в них толстые поленья длиной до 1 метра. Они стояли на железных ножках на высоте 30–35 сантиметров над ящиками с песком. Ниже печек была всегда отрицательная температура, хотя мы этого не чувствовали, так как ходили в валенках. Это позволяло хранить куропаток, припасенных в замороженном виде с охоты и брошенных под топчаны, на которых мы спали, столько времени, сколько было нужно. Объем холодильника нас не ограничивал.

Отчеты писали в этих же кабинках, где жили, работая на неоструганных, грубо сколоченных столах, стоявших на козлах.

В палатке было нежарко, несмотря на усиленную топку. Температура вряд ли поднималась выше 15 градусов тепла на высоте 1–1,5 м над полом. Нулевая изотерма лежала где-то на высоте около 0,4–0,5 м над полом.

Во второй половине ноября и в декабре, когда морозы стали нередко превосходить минус 50 градусов, в палатке стало еще прохладнее. Начальство забеспокоилось, потому что к нему стали ходить жаловаться. Принялись утеплять палатку. Для этого ее обтянули изнутри портяночным сукном, прибиваемым гвоздями к каркасу. Кроме того, вертикальные стенки ее, высотой до 1,8 метра, обили горбылями и обложили снежными глыбами. Стало гораздо теплее, но дневной свет, ранее проходивший через крышу и стенки, теперь совсем не мог пробиться в палатку. Некоторое время мы пытались работать при электроосвещении, но от этого пришлось отказаться из-за перебоев в работе электростанции. Пришлось испортить палатку, прорезав в ней дыры-окна, в которые были вставлены остекленные рамы. Наступил, наконец, период более или менее нормальной жизни и работы.

В конце ноября шлифовальщик Иван Крюков вдвоем с промывальщиком Григорием Кустовым построили хорошую просторную избу, в которой разместились шлифовальная мастерская, петрографический, минералогический и золотой кабинеты. Мне и сейчас приятно вспомнить время, когда появился у нас этот сравнительно просторный, теплый, светлый и чистый дом, в котором приятно было иногда работать, отдыхая от постоянного холода. В этом домике мы и встретили новый, 1940 год.

24 декабря трагически погиб бухгалтер нашего управления, лыжник, финн, родившийся в Ленинграде, привезший собственные лыжи из дома. Казалось бы, что ленинградец, занимающийся лыжным спортом, да еще финн по национальности, должен был быть знаком с зимой, морозами и, следовательно, иметь хоть какое-то представление о Севере; должен был бы понимать, что на Севере недопустимо легкомыслие. Но в нем, должно быть, победил именно бухгалтер. Впрочем, история была похожа на самоубийство.

В этот день были выборы в областные, районные и сельские Советы. Куда выбирали мы, я не помню, но у нас ни областного, ни сельского или поселкового Советов тогда не было. Вероятно, мы выбирали только в районный Совет. Поселок наш был совсем маленький, и народа в нем было очень мало. Всех избирателей сагитировали явиться на избирательный участок к его открытию. Почему-то это считалось чуть ли не наиболее ярким проявлением патриотизма. Сделать так, чтобы все избиратели проголосовали в первый час или даже в первые минуты работы избирательного участка, было легко, потому что почти все жили в палатках-общежитиях, где они были сосредоточены в немногочисленных точках. Семейных людей, живших в маленьких палатках или в домах, было мало.

Все мы проголосовали в шесть часов утра с минутками. Проголосовал и бухгалтер, о котором начат это рассказ. По-видимому, не захотев продолжить прерванный сон, он решил проделать лыжную прогулку или поход в одиночку к своему приятелю, тоже бухгалтеру, жившему и работавшему на разведочном участке всего в 12 км ниже по течению Иганджи, на ее берегу. Казалось бы, что такая прогулка на лыжах продолжительностью при не очень торопливом движении в 1,5–2 или от силы 3 часа ничем грозить не могла, тем более что мороз был совсем не свирепый, не выдающийся. Было не больше минус 40–42 градусов. Я тоже в то утро пошел на охоту и в ту же сторону, куда пошел бухгалтер. Но я предварительно дождался рассвета.

Только вечером начальник нашего управления А. М. Фиш узнал о том, что один из бухгалтеров ушел утром на разведочный участок и до вечера не вернулся. Он позвонил по телефону на тот участок и выяснил, что наш лыжник туда не приходил, то есть что он до цели своей не добрался. Немедленно была организована группа лыжников из 6 или 7 человек, которых сразу же отвезли на автомашине на тот же разведочный участок, откуда они двинулись навстречу бухгалтеру. Вскоре они нашли все следы трагической гибели человека и его труп.