Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Большой незастроенный пустырь лежал и теперь вокруг этого здания, больше простираясь к востоку и к югу от него.

Мне очень нравилось это здание внутри, нравилось бегать вверх и вниз по широким лестницам, покрытым широкими ковровыми дорожками, укрепленными на ступенях латунными прутьями. Большую пояснительную записку к подсчету запасов я разделил между тремя или четырьмя машинистками на разных этажах, где они и печатали мне ее в сверхурочные часы, а мне для того и приходилось бегать с этажа на этаж, чтобы забирать напечатанный материал, уносить его в кабинет В. А. Цареградского, где стоял особенный, нигде и никогда ни до, ни после того мною невиданный огромный письменный стол, и там его корректировать. Стол был действительно огромный, метра 4 в длину и полтора в ширину и к тому же имел с одной длинной стороны полукруглую выемку шириной сантиметров 70–80. В этой выемке и заседал хозяин стола, когда он бывал в своем кабинете. Но сейчас он был в отъезде, а в выемке сидел я или Воля.

Может быть, я несколько и преувеличил размеры стола, ведь я его не обмеривал, и даю их по воспоминаниям, а видел его давным-давно, полжизни назад, но во всяком случае мало сказать, что он был огромный, скорее, грандиозный или колоссальный. Это был какой-то апофеоз торжествующего военного бюрократизма. Как он мог попасть к нашему скромному будущему генералу, осталось загадкой. Вряд ли он стремился отхватить себе такую игрушку.

В 1938 году в Магадане бросалось в глаза, и так и запомнилось мне, что все кирпичные дома были построены в квартале, ограниченном улицами: Колымским шоссе (теперь проспектом Ленина), проспектом Сталина ( ныне Карла Маркса. — Ред.), Советской ( вероятно, это ул. Коммуны, ныне — Дзержинского. — Ред.) и Пролетарской. Весь остальной город был деревянный и одноэтажный. Теперь же за пределами этого квартала кроме уже упомянутого здания Главка на другой стороне Колымского шоссе стояло двухэтажное красное кирпичное здание поликлиники с высоким крыльцом, сменившее одноэтажную деревянную поликлинику, которую я случайно запомнил с 1938 года, и теперь маленьким и невысоким островком возвышавшееся над посеревшими от времени некрашеными и неоштукатуренными приземистыми деревянными бревенчатыми постройками. Строились еще два больших пятиэтажных кирпичных дома на юго-западном углу Колымского шоссе и улицы Сталина и на северо-восточном углу того же Колымского шоссе и улицы Дзержинского ( тогда улицы Коммуны. — Ред.).

Эти два дома, построенные из красного кирпича, потом мозолили всем глаза своими неоштукатуренными стенами почти 20 лет до 1960 года, когда их, наконец, оштукатурили.

После трех- или четырехдневного пребывания в Магадане я поехал на Ларюковую, куда прибыл благополучно без происшествий. Поселили меня там в общежитии в той комнате, где жил бывший наш начальник партии Александр Алексеевич Аврамов, уехавший перед войной в отпуск. Отправлялся он домой в Ленинград, но война застала его в поезде, когда он катил по сибирским просторам. Его не пустили дальше Новосибирска. Там он и обосновался, сначала поступил на работу в имевшуюся там геологическую организацию, купил дом, но потом стал жалеть, что не вернулся сразу же обратно на Колыму в привычную уже обстановку и к привычным материальным условиям.

В представительстве Дальстроя, куда он обратился за консультацией, его заверили, что надбавки, которые он получал до отпуска, ему восстановят, если он вернется на прежнюю работу. Он вернулся, но надбавок его лишили, так как до возвращения он некоторое время работал в Новосибирском управлении. Тогда он стал хлопотать, чтобы его опять отправили в Новосибирск, где он оставил жену. Но и в этом ему отказали. Так он и провел всю войну и в 1944 году погиб, возвращаясь с полевых работ. Прыгнул с берега на лед реки, провалился, и его сразу утащило под лед.

Кроме А. А. Аврамова в этой комнате жили другие знакомые геологи.

Я почему-то совсем не помню процесса защиты запасов в Ларюковой и вообще очень плохо помню встречу с Буриковым там. Как будто я с ним совсем там не встречался, хотя хорошо знаю, что это не так. Помню, что, уезжая из Ларюковой, он взял с собой тубус с планами, а мне остался чемоданчик с пояснительными записками. Он почему-то уехал из Ларюковой, а я там еще оставался.

В Ларюковой в одно из воскресений я был у В. Т. Матвеенко и хорошо помню, что, возвращаясь от него, видел занимавшихся на улице бойцов истребительного батальона. Особенно мне запомнились их деревянные винтовки с железными, похожими на настоящие, но самодельными штыками. Казалось, что эти штыки предназначались, чтобы ими действовать в боевой обстановке, но было непонятно, почему же они примкнуты к деревянным ружьям-палкам. Вероятно, железные штыки предназначались только для того, чтобы приучить бойцов истребительного батальона к тому, что в руках у них не палки, а ружья, хоть и деревянные, но с железными, такими же, как настоящие, штыками.

Заслуживает упоминания еще совещание, на котором я даже выступил, хотя делать этого не любил и редко это делал. Я говорил о том, что у нас принят неправильный метод разделения россыпей на блоки, привязанные к шурфовочным линиям: на одну линию — один блок. При таком методе возможны случаи, когда в контуре более богатых золотом песков («пески» — профессионализм, которым называют любую золотосодержащую продуктивную часть россыпей, не руда. — Ред.), выделенных внутри контура, включающего также и более убогие содержания или концентрации золота в песках, запасы могут оказаться большими, чем, в общем, более крупном блоке. Это происходит за счет увеличения площади влияния контуров с высоким содержанием золота. Для устранения подобных парадоксальных случаев я предложил изменить порядок блокировки, считать запасы в блоках, ограниченных разведочными (шурфовочными) линиями. Каждый шурф в таком блоке имеет одинаковую с другими площадь влияния, поэтому от увеличения или уменьшения россыпи площадь блока не изменяется и, следовательно, невозможны при таком порядке и парадоксы.

Такой метод блокировки был принят, но это случилось намного позднее, а тогда я не сумел убедить людей, привыкших к одному методу блокировки и подсчета, в том, что они делают это неправильно, и в том, что нужно делать иначе.

Обратную дорогу из Ларюковой в Усть-Омчуг мне пришлось проделывать гораздо труднее, чем дороги из Усть-Омчуга в Магадан и из Магадана в Ларюковую, вместе взятые. Трудно она мне досталась. Я очень долго сидел на так называемом автовокзале — в холодном деревянном строении — хотя и просторном, но очень слабло обогреваемым полухолодными батареями. В первый день я до вечера ожидал машину, на которой можно было бы уехать в кабине, но такой машины не было. Не было у меня и спирта, чтобы расплатиться за проезд. Единственный автобус, который раз в сутки проходил тогда из Берелеха в Мякит, где он встречался с другим, приходящим из Магадана и туда возвращающимся, был, как и следовало ожидать, переполнен. Прождав до позднего вечера и продолжая свои попытки уехать в кабине какого-нибудь попутного грузовика, я, наконец, убедившись в их тщетности, решил пойти в общежитие, переночевать там, а утром ехать в кузове первого попавшегося грузовика, не обращая внимания на 54-градусный мороз.