Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Это было безумное решение, но положение мне казалось безвыходным. Мне и теперь, впрочем, трудно решить, как я должен был поступить. Я не мог сидеть и ожидать, когда потеплеет и морозы за 50 градусов сменятся пургой, так как еще помнил судьбу Зайкина и то, что закон, по которому его осудили без всякой вины, продолжает действовать, хотя и пребывает в сонном состоянии.

Утром я сел на первый же попутный грузовик, на котором, как и вчера на всех проходящих машинах, в кабине места не было. Это был так называемый дромадер, то есть обыкновенная зисовская трехтонка, переделанная на Магаданском АРЗе в трехосный грузовик с увеличенным кузовом.

Очень скоро я почувствовал, что сделал очень большую и, может быть, непоправимую глупость. От общего замерзания меня спасал большой тулуп, но ноги мои в подтоптанных валенках очень скоро стали замерзать. Стала исчезать чувствительность пальцев, даже несмотря на то что я усиленно боролся с этим, бегал по машине, держась за борт руками, усиленно топтался в пустом кузове грузовика, делая быстрый бег на месте. Пытался даже снять валенок, оттирать онемевшие замерзшие пальцы, но это пришлось сразу же прекратить, надев валенок, так как нога стала еще быстрее замерзать — мороз был очень свиреп, а я к тому же был на сильном ветру, ведь сидел в открытом кузове быстро мчащегося по гладкой дороге грузовика.

Это было ужасно — расплачиваться за свою ошибку и сознавать, что она очень легко может оказаться роковой. Была реальнейшая опасность потерять ноги или хотя бы пальцы на них, особенно большие. На всю жизнь запомнилась мне эта ужасная дорога и моя отчаянная борьба за собственные ноги, за собственную жизнь. Я работал как вол всю дорогу по долинам Оротукана, Гербы и Мякита. Мне все же удалось за три или четыре часа, тянувшиеся, как казалось, целую вечность, пока мы доехали до поселка Мякит, на 208-м км «Центральной трассы» (Мякитом автор ошибочно называет поселок Атку на 208-м км трассы M56. — Ред.) восстановить чувствительность большого пальца. Я боялся, что мне его придется ампутировать. Но, очевидно, еще беготней по машине и потом, оттирая снегом, а затем спиртом мне удалось восстановить кровообращение в пальце, но чувствительность вернулась лишь дней через 10–15. Еще задолго до прибытия в Мякит, может быть, даже в самом начале пути я решил расстаться с этой машиной, на которой чуть не лишился ног. Я почему-то наивно полагал, что в Мяките возьму билет в сторону Магадана до Палатки и уеду оттуда на автобусе. При этом я почему-то не учитывал, что на Мяките встречаются два автобуса с одинаковым количеством мест. Один из них приходит из Берелеха, другой — из Магадана. Там они обмениваются пассажирами и расходятся восвояси. Я это знал, но почему-то не додумался до вывода, что в обоих автобусах, когда они расходятся из Мякита, все места бывают заняты и что, следовательно, сесть в автобус там мне не придется. Радуясь, что живым и с целыми ногами добрался до этого далекого Мякита, я бодро вошел в коридорчик дома, из которого вели три двери: прямо, направо и налево. Дверь направо вела в диспетчерскую, куда было прорезано и окошко. Дверь прямо вела в комнаты отдыха водителей, а налево — в комнату отдыха пассажиров. В двери прямо тоже было проделано окошко, у которого стоял прилично одетый вор и разговаривал с дневальным, находившимся по другую сторону двери.

Войдя, я положил на пол в левом углу коридорчика свои вещи: рюкзак, чемоданчик и рукавицы. При этом рукавицы бросил сверху. Сам же, отойдя от вещей к окошку диспетчера, обратился к нему с вопросом насчет автобуса. В этот момент я боковым зрением заметил, что вор быстро вышел на улицу.

Привыкший к бдительности, развившейся с детства под влиянием постоянного воровского окружения и особенно в дороге: в поезде, в трамвае в толпе, на вокзалах, я, быстро повернув голову, увидел, что в углу остались только рукавицы и рюкзак, а чемоданчик как корова языком слизала. Не теряя времени, я быстро выскочил на улицу и успел увидеть только спину скрывающегося за углом вора, шагающего бодрым шагом с моим чемоданчиком в руке.

Я моментально настиг его, бегом схватил одной рукой за воротник приличного пальто, а другой — за ручку чемоданчика. При этом я был настолько рад, что мне удалось вернуть украденное и предотвратить беду, что мне даже не пришло в голову ударить его чемоданчиком хотя бы слегка по голове, чтобы хоть нос расквасить. Такое желание или сожаление о том, что я тогда этого не сделал, появилось у меня позднее, а тогда я только сказал ему: «Эх ты! Знал бы ты, что там лежит, так, наверное, и не трогал бы».

Он, как говорят, ни к селу, ни к городу вдруг сказал: «Хочешь выпить?». Я повернулся и ушел.

Через непродолжительное время пришли оба автобуса одновременно, и все помещение моментально наполнилось пассажирами. Среди них я увидел брата, направлявшегося из Магадана на Ларюковую. Я рассказал ему только что пережитое приключение и, еще не кончив рассказывать, увидел, что мой знакомый уже вор крутится между пассажирами, выбирая «плохо лежащий» чемодан. Я, в этот момент говоривший о нем, сказал: «Да вот он» и показал на него пальцем. Брат подошел к нему, взял под ручку и повел в райотдел НКВД. Но он идти не хотел, на улице стал упираться, сопротивляться, и брату пришлось приложить к нему руки. В этом ему помог попутчик-прокурор.

В Мяките мне пришлось обратиться к диспетчеру, сказав, что я везу секретные документы, и попросить, чтобы он помог мне уехать. Это помогло, и я быстро добрался до Палатки, где поступил также, чтобы добраться в Усть-Омчуг. Было это 8 марта.

Эта моя памятная мне командировка совпала с наступлением наших войск под Старой Руссой, о котором печать и радио вдруг совсем перестали упоминать. Стало понятно, что произошла неудача. (Имеется в виду наступление Красной Армии весной 1942 г., бои за Старую Руссу продолжались вплоть до 1944 г. — Ред.)

Кончалась первая военная зима. Я в Усть-Омчуге продолжал трудиться в отделе подсчета запасов, ходил на военные занятия истребительного батальона. Было холодно и дома, где мало приходилось проводить времени, и на работе. Очень неумело и плохо устраивали тогда центральное отопление. Оно было не водяным, а паровым, и в этом был главный его недостаток.

Из-за плохой работы центрального отопления в рабочих помещениях, особенно на первом этаже, приходилось ставить железные печки, выводя трубы в окна. Стояли такие печки и у нас в угловой комнате первого этажа двухэтажного здания управления, где помещался отдел подсчета запасов, и в смежном с ней «золотом» кабинете, через который мы ходили.

Дрова для этих печек приходилось заготавливать самим. Для этого устраивались походы или вылазки в лес с санями для дров, пилой и топорами. Хорошо было, что дрова тогда были рядом. В тайге можно было недалеко от поселка найти и сухие дрова в заломах в протоках Детрина, и сухостой в лесу. В общем, в лесу в 1942 году были еще деревья.