Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Название поселок получил по якутскому поселку, вернее, по урочищу, в котором были изредка разбросаны одиночные якутские хотоны. Якуты, как известно, держали очень много коров. Вообще, это были маленькие животные с длинной шерстью и почти без вымени. Молока они давали смехотворно мало. Боюсь соврать, но, кажется, по 2 литра или по полтора давали «рекордсменки». Поэтому каждая семья держала по десятку или по полтора десятка коров, которых надо было пасти, и, чтобы хватило травы, каждая семья селилась на солидном расстоянии от других.

Я помню только один якутский хотон, стоявший на левом берегу Колымы выше Санга-Талона против устья Большого Сибердика. И этот в 1942 году, когда я его видел, был уже покинут своими прежними жильцами.

Из Санга-Талона пришлось идти пешком, потому что полуглиссер почему-то несколько дней не ходил. Шел я с прорабом Иваном Петровичем Хабаровым. Дорога заняла два дня, причем первый переход — до устья Детрина был очень легок: тропа хороша, и путь короток, а второй — гораздо трудней. Расстояние здесь почти вдвое больше, а тропа хоть и немного, но хуже.

Всю дорогу ужасно ели нас комары. Из-за этого я, несмотря на жару, шел в телогрейке, потому что рубашку на плечах возле лямок рюкзака они очень легко прокусывали. До сих пор мне приятно вспоминать, как, увидев упомянутый брошенный хотон против устья Большого Сибердика, мы зашли туда отдохнуть от комаров. Там были маленькие в 2–3 ладони окошки и стены, обмазанные снаружи глиной. Поэтому внутри держалась прохлада. Комары, которые большой тучей вслед за нами влетели туда, растерялись и перестали нас кусать, а когда мы закурили махорку, они один за другим полетели в окно, совсем оставив нас в покое. Стало так хорошо, что уходить не хотелось. Но пришлось!

Ночевать мы остановились в помещении перевалочной базы на устье Детрина, для чего пришлось покричать, чтобы сторож пригнал на наш берег лодку. Помню, после дождей, прошедших в верховьях, вода в Колыме была мутная, грязная, а в Детрине, где из-за подпора поднявшейся Колымой образовалась тихая заводь без течения, вода была чистая как стекло, и в ней виднелось черное дно.

Сильно нас ели комары в помещении этой перевалки. Вольготная жизнь у них там была. Несмотря на то что дальнейший путь от устья Детрина мы начали ранним утром, только поздней ночью добрались мы наконец до базы Колымского разведрайона, которая была близ устья Теньки. Не помню, как мы там переправлялись, кто и когда нас перевозил через Колыму. Помню только, как шли, как отдыхали только один раз за день и подкреплялись пищей у костра; помню, как торопились в сумерках наступающей ночи, чтобы не очень поздно прийти на переправу.

Помню, что тогда только второй год работал прииск «Ветреный» на одном из притоков Обо, а леса в долине Колымы уже много успели испортить лесорубы этого прииска. Даже выше устья Детрина они тогда уже уничтожили лес.

Потом несколько дней я провел на базе Колымского разведрайона, располагавшейся в нескольких километрах ниже устья Теньки между берегом Колымы и небольшим озерцом. В этом озерце было очень много маленьких, немного меньше ладони карасиков. Мне очень понравилось, что у них на базе был заведен такой порядок, что обеденный перерыв длился два часа. За это время можно было не только наскоро пообедать, но и отдохнуть, и поэтому послеобеденное время человек работал производительно. Один такой перерыв я с начальником разведрайона Виктором Михайловичем Родионовым ездил на лодке по озеру, и он переводил мелкокалиберные патрончики, пытаясь застрелить хотя бы одного карасика. Но это ему никак не удавалось. Никак не мог он правильно определить расстояние и угол преломления.

Возвращался в Усть-Омчуг я, кажется, 2 июля и по дороге от кого-то узнал о падении Севастополя, о конце героической обороны, продолжавшейся 250 дней. Выехать с устья Теньки было трудно. Преодолев пешком расстояние до устья Дусканьи, то есть около 10 км, я и там не нашел машину. Был только один бензовоз, единственное место в кабине которого было занято. Никакой другой машины не было, и мне представлялось три варианта: первый — идти пешком 40 км до 239-го км, второй — ожидать, но на прииске у меня не было знакомых и переночевать было негде. Я решился на третий отчаянный вариант. Я попросил шофера, чтобы он меня взял на подножку. И он, как ни странно, взял меня, войдя в мое положение, хотя и оговорился, что не отвечает за последствия. А это действительно было связано с риском сорваться с подножки и оказаться под колесами или лететь, катясь по крутому каменистому обрыву берега с головокружительной высоты в Теньку.

Но я был молод, здоров и надеялся, что замок дверцы меня не подведет и не откроется на ходу, сбросив меня в пропасть или под колеса.

Так я и провисел всю дорогу, стоя на подножке и держась руками за запертую дверцу, у которой было опущено стекло, что давало возможность запустить внутрь руки и даже голову. Вот я и висел, разговаривая с пассажиром. Опасность была, конечно, большая, но мне повезло, я благополучно добрался домой.

В первых числах сентября в Усть-Омчуг переехал мой брат Всеволод с женой Лилей и 2,5-летней дочкой Нэлей. Его перевели с Бутугычага на должность старшего инженера отдела рудных разведок, начальником которого был Борис Багдасарович Евангулов.

Еще за несколько дней до этого я временно перебрался из комнаты Ковалева, в которой жил, в комнату И. И. Тучкова, который был в поле, а жена его, уезжая по путевке в дом отдыха на Талую, попросила меня, чтобы я пожил до ее возвращения в их комнате, чтобы не разворовали имущество. Ковалев тоже на некоторое время перебрался куда-то, а Всеволод с семьей жил это время в нашей комнате, пока ему не дали другую, такую же в том же доме.

Примерно в то же время в Усть-Омчуг вернулся и знакомый еще по Игандже Юрий Владимирович Климов. Его я тоже приютил в тучковской комнате, где жил тогда и сам. Несколько раз ходили мы с ним по вечерам на охоту за Детрин, но перелет еще не начался, и мы ничего не видели.

17 или 18 сентября, когда после переезда Всеволода в другую комнату, отъезда Ю. В. Климова на разведочный участок и приезда Августы Васильевны — жены Тучкова, я только успел перебраться в свою, вернее, ковалевскую комнату, мне предложили «горящую» путевку в дом отдыха «Веселая» (правильное название «Стахановец». — Ред.) в бухте Гертнера близ устья Дукчи. Я, разумеется, согласился и без промедления выехал в Магадан. Ехал на так называемых перекладных, то есть на попутных грузовиках с пересадками. Поклянчишь, поклянчишь — «дядя, подвези», глядишь, и поедешь дальше. Со мной из Усть-Омчуга ехали две молодые женщины: зубная врачиха Зубко, жена врача Подоплелова, и техник-геолог, жена Афанасия Милованова.