Михаил Пашкевич - Афганистан: война глазами комбата

Следующей проблемой, которая отнимала много времени, была проблема формирования коллективов, создания в них доброжелательной обстановки и исключения неуставных взаимоотношений. Последние для нас представляли особую опасность. Стоит только представить замкнутую среду сторожевой заставы, отрезанной от внешнего мира, с многочисленными ежедневными проблемами, с большим количеством оружия у всех, с постоянными обстрелами и нападениями, чтобы понять — почему.

Одной из провоцирующих неуставные взаимоотношения была проблема приготовления пищи па заставе. Занимался этим повар, а вот мыть посуду нужно было всем по графику. Так вот, нарушение этого графика и становилось проявлением неуставных отношений.

Другим проявлением было умышленное изменение времени несения службы на посту. Стоять в карауле с 7 до 9 часов утра — это одно, ас 11 до 15 часов — это уже другое. В это время жара доходила до плюс 58 градусов, и понятно, что желающих стоять па посту при таком пекле было значительно меньше, чем с утра, по холодку. Часто ли эти нарушения были? Скажу честно: с проблемой мытья посуды мне приходилось разбираться в батальоне что-то около пяти раз за два года. Но, учитывая то, что я не всегда обо всем знал, возможно, это было чуть почаще. С подменой графика дежурства сталкивался дважды, причем на очень серьезном уровне, с привлечением комсомольской и партийной организаций, с неприятными последствиями для всех виновных.

Расскажу еще об одной типичной ситуации. После года службы я приехал в отпуск в маленький районный центр Сибири. Буквально на второй день слух о моем приезде уже дошел до родителей ребят, служивших в Афганистане. И пошли ко мне ходоки. Спрашивали, уточняли, рассказывали каждый о своем единственном и самом дорогом сыночке. Родители есть родители. Один из отцов, ведя разговор о своем сыне, с гордостью подчеркивал, что он уже старшина. Двое из сыновей приехавших ко мне родителей служили в десантной части Востротина, и я пообещал найти их и передать им небольшие посылочки.

По приезде в Баграм я в тот же день поехал разыскивать своих земляков. Но, несмотря на все мои усилия, одного из них я найти не сумел. А когда начал спрашивать о нем второго своего земляка, Андрея Шатуло, то выяснил, что никакой он не старшина, а работает на банно-прачечном комбинате и поэтому прячется от меня, стесняясь подойти. А в горы его не берут потому, что он через несколько километров «умирает» — силенок нет. Теперь мне стало все понятно: почему он не захотел со мной встретиться.

Вероятно, самым страшным наказанием в Афганистане в боевых частях было то, что солдата по разным причинам не брали на боевые действия. А чаще всего такими причинами являлись физическая слабость и безволие. И тогда таких солдат окружала степа холодного отчуждения. Это и могло породить самые настоящие неуставные взаимоотношения: «Эй, ты, на боевые не ходишь, сбегай-ка за сигаретками, принеси водички, зашей гимнастерку…»

Вариантов множество. Подобные ситуации требовали большого внимания от командования и правильно поставленной воспитательной работы. И подавляющее большинство солдат выполняли свой воинский долг честно. Так в итоге получилось и с моим земляком. Когда я уезжал по замене в Союз, то заехал к нему проститься. Но в полку его не оказалось: он был на боевых действиях.

В моей повседневной работе нередко возникала еще одна очень острая проблема, которую приходилось решать вместе с подчиненными офицерами и прапорщиками всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Ибо столкнулся я с ней только в Афганистане и никакими теоретическими, а тем более практическими знаниями для ее решения не располагал.

В самом начале я упоминал о том, что у большинства молодых людей, попавших в Афганистан, напрочь отсутствовало чувство страха. Прослужив там всего лишь месяц, я сделал для себя вывод, который и записал в дневнике:

«29 июня 1986 г. Люди гибнут — это не может быть нормой. Притупляется чувство опасности, и люди гибнут. Нужен постоянный психологический допинг. Стиль работы должен быть таким, чтобы любым способом заставить чувствовать опасность. Самое страшное, что к мысли о возможной смерти как-то привыкаешь. И это расхолаживает».

Так вот, проблема, о которой я хочу поговорить, это проблема психологического привыкания человека к мысли о возможности своей смерти. В общем, если смотреть на эту проблему с позиции просто военного специалиста, ведущего войну, то факт психологического привыкания к мысли о возможной смерти вполне логичный. Но с позиции командира, отвечающего за каждого своего подчиненного, это совершенно ненормально.

Министр обороны, обращаясь ко всем офицерам в приказах, специальном письме, по телефону через командующего, требовал, просил, убеждал: воевать без потерь! Да и глупо даже подумать, что кто-то хотел чьей-то смерти или кто-то сам хотел умереть. Личный состав армии был полностью обеспечен всей необходимой техникой, боеприпасами, бронежилетами и другими материальными средствами. Конечно, на войне потери неизбежны.

Но их было бы значительно меньше, если бы каждый воин ежеминутно стремился сохранить свою жизнь.

Запомнился мне один разговор со своим замполитом. Случилось следующее. До меня докатилась информация, что в район расположения моих 2-й и 3-й застав пришла какая-то воинствующая группа, которая не собирается выполнять наше джентльменское соглашение с командиром дислоцирующейся в этом районе группы мятежников о взаимном неведении огня друг по другу. Утром на построении я объявил всему личному составу, что категорически запрещаю проезд на эти заставы на автомобилях без прикрытия БТР. Даже завоз продуктов потребовал осуществлять только на бронированной технике. Не выполнив моего приказа, один начальник поехал на заставу на КамАЗе. Туда добрались благополучно, а, возвращаясь обратно, попали под огонь засады. Водитель КамАЗа был убит сразу, пули попали в голову. На водителе был падет бронежилет, а каска лежала на сиденье. И что самое обидное: парень-то был боевой, во многих переделках побывавший, и ведь знал он прекрасно, для чего предназначена каска. Такова на войне цена беспечности.

Так вот, тяжелый разговор с замполитом состоялся по той причине, что он на всех заставах одновременно с рассказом о данном случае показывал личному составу простреленную и окровавленную пилотку с кусочком кости от черепа убитого, найденную в кабине автомобиля. С соответствующим комментарием. Я был против этого, считая такой показ кощунством по отношению к убитому. Замполит был другого мнения. Вероятно, мы были правы, каждый по-своему.

Правилом стали рассказы всем прибывающим о погибших, с анализом ситуации, при которой они погибли. Зачитывались письма, полученные от родителей. Мама одного моего сержанта в ответ на мое письмо писала: «Делайте с моим сыном все, что считаете нужным. Вы даже можете его побить. Но прошу Вас, умоляю — сделайте так, чтобы он вернулся домой живым!» Такие письма никого не оставляли равнодушными. Кстати, о письмах.