Валерий Хайрюзов - Черный Иркут

Теперь, когда полёт шёл над видимой землёй и внизу спала озёрная гладь, можно было спокойно сделать то, что казалось невозможным ещё минуту назад. Я принёс питьевой бачок, затем вскрыли самолётную аптечку. Сопровождающая роженицу бурятка попросила, чтобы я отгородил их от остальных пассажиров. Я взял самолётный чехол, поднял его вверх, сделав из него что-то вроде ширмы. Разглядывая сидевшую предо мной покойницу, я вспоминал, как она учила меня ездить на лошади, мысли путались и рвались, я не мог собрать их воедино. Вскоре стоны за моей спиной стихли; оглянувшись, я увидел, что принимавшая роды бурятка уже заворачивает родившегося ребёнка в шерстяной платок.

— Кто? — коротко спросил я.

— Девочка, — так же коротко ответила сопровождающая.

Теперь-то я точно знал, чьё лицо я вспомнил, увидев Саяну. Она напомнила мне Жалму. «Имею честь представиться: Григорий Храмцов, второй пилот того самого санитарного „кукурузника", на котором вы появились на свет. Я помогал принимать роды». Фраза, которую я заготовил, осталась невостребованной, Селезнёвой в комнате не оказалось, там уже мирно обсуждался план издания нового номера журнала, в котором обещал участвовать депутат. Катя показывала фотографии, Котов предлагал выпустить номер за счёт компании «Востокзолото», с портретом генерального директора Аркадия Шнелле и очерком о нём. По словам Котова, они были в приятельских отношениях.

— Когда я был деканом факультета, он работал у меня преподавателем и бегал за водкой, — рассказывал Котов. — Но, скажу вам, парень он башковитый и продвинутый. Строительный бизнес, маркетинг, золотодобыча — вот те направления, которыми он занимается. Сегодня он работает со знаменитым в наших краях старателем Михаилом Торбеевым. Он в хороших отношениях с Чубайсом и Вексельбергом. Вокруг Байкала по Иркуту в Китай будут прокладывать нефтяную трубу. Бабки там будут приличные. Кстати, в своё время Торбееву, говорят, Высоцкий посвятил одну из своих песен. А тот, в свою очередь, для Марины Влади подарил Высоцкому сорок соболей.

— Соболя нам не нужно. У нас своих хватает, — засмеялась Глазкова. — Нам надо издать очередной номер журнала. Но подлаживаться мы ни под кого не будем, тем более под олигархов.

— Зачем подлаживаться, когда можно договориться?! — воскликнул Котов. — Я поговорю, думаю, он мне не откажет. Но и его интерес должен присутствовать. Давайте расскажем об истории золотодобычи в Сибири, о людях, которые в наше не простое время двигают отечественную сырьевую промышленность и не дают Западу заглотать нас с потрохами. Вот как этот пирог.

Котов показал пальцем на стол, где ещё оставался кусочек пирога, который Селезнёва принесла с собой.

— Это я оставила Храмцову, — глянув на меня, сказала Глазкова. — Признаюсь, мне это стоило больших усилий.

— А где же хозяйка пирога? — поинтересовался я.

— Её дети заждались. У Яны два мальчика. Мигом заставленная столами комната показалась мне пустой и разговоры о выпуске журнала, в котором я не буду участвовать, пустыми; я уже знал: так бывает.

— Кстати, я забыла тебе сказать: Яна — археолог.

— Та, с которой ты меня хотела познакомить. Мы с ней там, наверху, немного поговорили, — сказал я и улыбнулся: для меня слова «там, наверху» имели иной смысл.

Сделав небольшую паузу, я попросил Глазкову:

— Катя, ты не могла бы дать мне её телефон?

— Конечно, — кивнула Глазкова.

Позвонил я Селезнёвой только в начале лета. Потоцкой подвернулась срочная работа, она была вынуждена уехать в Польшу, за ней последовала другая. Да и мне, честно говоря, было не до археологии. Чтобы прошлая жизнь не напоминала о себе каждый день, я сдал квартиру и переехал в другой район Москвы.

В середине июня вновь напомнила о себе Потоцкая. Она сообщила, что сценарную заявку утвердили, и теперь нужен полноценный литературный сценарий. И тогда я вновь вспомнил о Селезнёвой. Я позвонил ей и, сославшись на Глазкову, сказал о своём намерении написать сценарий, попутно сообщил, что есть интересное предложение о съёмках документального фильма. Подумав немного, Селезнёва согласилась встретиться.

Мы долго договаривались о встрече, уточняли станцию метро, какой вагон и выход, вверху или в вестибюле, и всё равно оказались в разных местах. Пока встретились, пришлось сделать несколько звонков: в подземной Москве заблудиться было проще, чем в тайге. И я даже усомнился, москвичка ли она. Встретились мы на переходе, там, где начинается Тверская улица. На ней был длинный, до пят, в коричневую клетку сарафан, из-под которого при ходьбе выглядывали жёлтые и островерхие, как у монголов, сандалии. Открыто было только её нездешнее лицо, и даже прямые волосы казались продолжением брони. Они были гладко зачёсаны и прихвачены на затылке красной заколкой.

— Сайн байна! День добрый! — сначала по- бурятски, а затем по-русски поприветствовал я её.

— Сайн байна! — по-бурятски ответила она. Нет, нос у неё был европейским, я бы сказал — красивый нос, но крыжовникового цвета глаза были с восточным разрезом, который отметил глазастый депутат. Я тут же про себя подумал, что в её возрасте надо не скрывать себя, а наоборот, показывать. А тут, в летний жаркий день, закуталась, как в бронежилет. Мне захотелось по этому поводу пошутить, но, вновь вспомнив знакомого депутата и то, как Саяна поставила его на место, уже на лету прикусил язык. Через несколько минут мы были в Александровском саду — по моему понятию, это единственное в столице место, где всё — величественные древние стены, державные металлические решётки, подстриженный газон, цветочные клумбы, ровные асфальтные дорожки — соответствовало моему летнему настроению и нашему предстоящему разговору о Чингисхане и древних захоронениях. Для такого случая я надел белую рубашку, которую сам постирал и погладил утром. Стояла жара, и все скамейки в саду были оккупированы праздно болтающимися по Москве людьми.

— Я, как вы просили, нашла для вас книгу «Мифы народов мира». Там есть и про монголов, и про бурят, — сказала Селезнёва.

Она неожиданно замолкла и посмотрела вверх. Надвигалась гроза, из-за Манежа к Александровскому саду, выпустив серые подмоченные фартуки, точно поливочная машина, пятясь, приближалась пузатая тёмная туча. Те, у кого были зонтики, стали доставать их из сумочек, другие поспешили к метро.

— Дождь — это хорошая примета, — сказал я. — Но у меня нет зонта.

— Придётся пережидать в переходе, — ответила Саяна. — И я не взяла зонтик. Когда поехала, на небе не было ни одного облачка.

Следом за бегущими к переходу людьми зашагали и мы, надеясь успеть до первых капель. Когда уже подходили к памятнику Жукову, хлынул дождь. Мы бросились к козырьку Исторического музея. Несколько минут смотрели, как серую брусчатку сечёт тёплый дождь, как, прикрыв головы газетами, сумками и зонтами, мимо бегут люди.