Вячеслав Тюев - Голос из толпы. Дневниковые записи

– Почему вы не сказали об этом раньше?

– …а ребенку пятнадцать всего. Работать уж не хочет. Оклеветали!

Женщина, облокотясь на стол, уткнулась лицом в платок.

Я покинул правление.

Еще не закончился рабочий день, и в деревне было тихо. Изредка навстречу попадались старушки, чаще – дети. Во дворике одного из домов раскатывал на трехколесном велосипеде карапуз, руль плохо слушался его слабых ручонок, и велосипед вилял из стороны в сторону. Напротив другого дома стоял, прислоненный к стене, «взрослый» велосипед. Хозяина не было видно, – поросенок, воспользовавшись этим, блаженно терся спиной о его колесо. За садовыми изгородями зеленели яблоки. Это было мне внове. В капшинских деревнях яблонь что-то не встречалось.

Я зашел в колхозную библиотеку. В ней все было чин чином: полки с книгами, упиравшиеся в потолок, стол библиотекаря с ящиками, полными абонентных карточек, круглый столик с разложенными на нем журналами и газетами, приемник «Нева» в углу.

– Библиотека у нас хорошая, – похвасталась библиотекарша, располневшая, но еще довольно молодая женщина с мягкими пухлыми руками. – И стар и млад – все записаны. Особенно любят книжки про колхозную жизнь. Недавно записалась одна старушка и так втянулась в чтение, что прочтет, а потом о прочитанном рассказывает в бригаде. Серьезные книги читает. В сеноуборку, например, запланировано обсуждение «Зари» Лаптева 56. У нас и самодеятельность есть. Даем концерты в соседних колхозах. Есть лекторская группа из интеллигенции: учителя, агроном, зоотехник.

Когда я рассказал ей о Палуе, она ужаснулась:

– Господи, как живут! В нашем колхозе нет ничего подобного! В этом году собираемся получить пятьсот тысяч рублей дохода.

– Чем же объяснить такой контраст? Ведь не на разных концах Земли ваши колхозы.

– Не знаю уж, чем и объяснить. Работаем как все… Осенью возим продавать продукты в Ленинград – в колхозе есть машины, большие деньги от этого выручаем.

Из библиотеки я пошел в клуб. Уличные громкоговорители, пока я шел туда, два раза передавали сообщение о лекции. Потом я услышал, как одна девушка спросила другую: «Маня, ты пойдешь на лекцию?» – «Как же! Пойду», – и я почувствовал, что волнуюсь.

Клуб был переполнен молодежью. Когда я поднялся на сцену и встал за трибуну (была и трибуна!), свободных мест в зале не было.

Лекция длилась полтора часа. Это была моя самая лучшая лекция.

После ее окончания часть молодежи осталась в клубе. Раздвинули стулья, завели патефон.

Я вышел на улицу. Там, взявшись за руки, ходили девчата и пели песни. Кто-то катался на велосипеде.

«А в общем-то молодежи здесь скучно», – подумал я и спустился к Волхову.

Вдоль берега раскинулись луга. Их, видимо, осушали. Всюду были вырыты канавы, обнажившие черную, сочную землю.

На противоположном высоком берегу виднелась пристань с баржами. Рядом с пристанью попыхивал паровозик – значит, там проходила железнодорожная ветка.

Возвратившись в деревню, у ворот одного из домов я увидел мужчину. Одетый легко, в безрукавке, он, по-видимому, вышел подышать свежим воздухом и стоял, скрестив на груди руки.

– Скажите, – обратился я к нему, – ваш колхоз считается неплохим?

– Ну, неплохим.

– И колхозники живут в достатке?

– Чего спрашивать! Раз колхоз хороший, то и мы хорошо живем.

– А у вас не бывает так, чтобы кто-нибудь не хотел работать в колхозе, предпочитая жить единолично?

– Таких не имеется. К чему уходить из хорошего колхоза? Я сам приехал сюда из Ленинграда.

– Вы ленинградец? Раньше в Ленинграде жили?

– Я там работал. Теперь сюда приехал. Живу, не жалуюсь. Всего хватает.

– А ведь здесь много и плохих, бедных колхозов.

– Это которые далеко от центров. А здесь – дорога, Волхов.

Из колхоза имени Сталинской Конституции я уезжал на рассвете.

Над деревней распростерлось белесое, без единого облачка небо, обещавшее жаркий день. Но в воздухе еще гулял холодный, знобкий ветерок, колыша придорожное разнотравье и глухо шумя в ветках ближайших сосен: шу-у… Иногда он вдруг замирал, и сразу начинала чувствоваться ласковая теплынь солнца, и становилось заметно, как по земле стелются и жужжат мухи.

Рядом с клубом паслись две лошади. Они побрякивали привязанными к их шеям колокольцами. С неба доносились пока негромкие птичьи посвисты, изредка в разных концах деревни всхрипывали первые петухи. И все же без звуков человеческой речи все кругом казалось тихим, безмолвным. Однако уже курились дымком трубы на двух домах, а на дороге ровный, отсыревший за ночь песок взрыхлился цепочкой свежих следов – какой-то человек проходил здесь раньше меня.

Из-за угла одного дома вышел теленок. Навстречу ему выбежала собака, потянулась носом к морде теленка. Он боднулся, зашатавшись на тонких ногах, собака исчезла за домом, и теленок продолжал пощипывать траву, казалось брезгливо морщась от прикосновения к росе.

На дороге появилась старушка. Впереди нее, задрав хвост, шустро семенит та самая собака, что испугалась теленка. На крыльце другого дома возникла фигура растрепанной женщины с ведрами в руках. «Здравствуй, Алексеевна», – приветствует ее старушка поутру громким, ясным голосом.

А время идет. Все ярче голубеет небо, ветерок понемногу утихает, и уже припекает солнце, и зарождаются новые, радующие душу звуки. Вот в каком-то дворе послышалось кудахтанье кур и следом – женский голос, зовущий «цып-цып». Потом за стеной следующего дома заплакал грудной ребенок…

Пробудилась природа. Пробудились люди. Все было в преддверии дня, и день начинался прекрасный, многообещающий, как сама жизнь.

И все-таки колхоз имени Сталинской Конституции в Новоладожском районе был чем-то вроде оазиса в пустыне. Все прочие колхозы, где я побывал, едва сводили концы с концами, да и то благодаря государственной помощи.

– Понимаешь, я бригадир, а получаю 30 рублей в месяц! – жаловался мне колхозник. – Еще зерна дают. По 120 граммов на трудодень. Курам не хватает! А у меня – семья, шесть человек.

Некоторые колхозы и вовсе бедствовали. На трудодень выходило по 30–50 копеек.

В самом же бедняцком – колхозе «Ленинский путь», двойнике шугозерского «Разгара», – трудодень в течение двух лет вообще не оплачивался.

– До укрупнения колхозов мы жили, однако, неплохо, – поведал председатель. – Люди от работы не отлынивали, как сейчас. Напротив, осаждали меня: дай еще поработать хоть два часа! Ценили трудодень.

После того как к «Ленинскому пути» присоединили колхозы, где было, как выразился председатель, по две-три бабы, и когда стали делить все поровну, хозяйство пришло в упадок. Никто по-настоящему не работает, картофельные поля зарастают сорной травой – по осени с куста снимешь не больше двух картошин.