Феликс Хартлауб - В особо охраняемой зоне. Дневник солдата ставки Гитлера. 1939– 1945

– Вы совершенно правы, господин майор. Но меня принуждает к этому серьезность создавшегося положения…

– Как раз в связи с серьезностью этого положения вы и должны чаще задерживаться в столовой. Дорогой друг, вам не поможет ваше служебное рвение, когда русские… Вы ведь слышали сегодня утром, что они прорвали нашу оборону по обеим сторонам Вилкавишкиса [46]… Посмотрите на меня. Я предпочитаю умереть во всей этой красоте!

С этими словами дядя Макс провел своей аристократической рукой, унизанной множеством колец, по левой стороне груди, где красовались Знак наездника [47]и Крест военных заслуг [48]1-й степени, и уселся прямо на письменный стол. Одернув штанины, он заявил:

– Тем самым вы сможете продемонстрировать свою озабоченность по поводу всей серьезности сложившегося положения. Не обижайтесь на меня за прямоту, но ваше высокомерие, ваша смешная кичливость своим образованием при всеобщей скромности…

– Но я и не думал кичиться, господин майор, и мне очень жаль, если меня так воспринимают. Просто мой начальник постоянно придирается. Правда, он обещал, что если моя теперешняя разработка удастся, то разрешит мне поприсутствовать на обсуждении обстановки у фюрера во время ночного совещания в двенадцать часов, – промямлил «он».

– Советую в этом случае не брать с собой никаких папок. Надеюсь, вы не боитесь щекотки, как тот новый венгерский военный атташе, который не давал себя обыскивать. И не забудьте перед этим съесть пару добротных бутербродов, поскольку заседание, точнее, стояние теперь стало частенько затягиваться до четырех часов утра. Такое легко выдерживают только эти тамошние «кони», а что касается нашего брата, то на этом «тренажере для лошадей» он окончательно ломается через каких-нибудь четырнадцать дней.

– Я рискну обойтись без бутербродов, господин майор, но поговорю с фельдфебелем на кухне… Однако поприсутствовать на совещании в какой-нибудь особо критичный день, когда со всех фронтов начнут поступать плохие доклады, будет довольно интересно… Я имею в виду реакцию на них.

Дядя Макс слушал его, прикрыв глаза, а когда заговорил, то голос майора стал совсем тихим, едва различимым. При этом яйцевидная голова этого офицера, с высокими залысинами и густыми светлыми, тщательно причесанными волосами, смотрелась весьма впечатляюще.

– Конечно, конечно, я вас очень хорошо понимаю. Но иногда подобные мероприятия проходят вхолостую. Так что особенно многого от него не ожидайте. Вы просто станете свидетелем многочасового бормотания, раздающегося со всех сторон от стоящих над картой, попыток проиграть различные варианты и желания отложить на потом принятие окончательного решения. В ходе взрывов бешенства произойдет немало кадровых перестановок. Знаете, все это мало радует, и, честно говоря, я сильно сомневаюсь, что вас туда допустят. Но, возможно, вам и повезет.

– Вы должны меня понять, господин майор… – вежливо давая понять, что время визита на исходе, пробормотал «он».

Тогда, поняв, что разговор окончен, дядя Макс снял очки и мрачно посмотрел на него. Ведь он еще не излил свою желчь до конца. Майор провел рукой по волосам и сглотнул, дернув своим выступающим кадыком.

Чтобы сгладить возникшую напряженность, «он», запинаясь, произнес:

– Я не… Я никогда не состоял в какой-либо партии, а у штурмовиков находился временно, иначе мне не дали бы поступить в вуз. Я весьма далек от политики и, клянусь Богом, в 1932 году еще учился в школе. Мне и не снилось побывать в месте, где творится подлинная история, и прикоснуться к стрелкам на мировых часах, показывающих приближение решающего часа. Я о таком и не мечтал. Просто мистика какая-то… Простите, не знаю, как и сказать. Знаете, для меня присутствие на таком совещании явилось бы вершиной моей здешней деятельности, поскольку чувствую, что меня очень скоро отсюда уберут.

– Кто вас отсюда уберет, о чем вы говорите… Лично я уже три года ожидаю, что это случится со мной. Более того, усердно работаю над этим, правда, периодически. Нет, голубчик мой, так дешево вам отделаться и уйти отсюда не удастся. – Голос дяди Макса вновь задрожал, и в нем появились угрожающие нотки. – Не думайте, что вас просто так отошлют отсюда на фронт, как простого маленького ефрейтора, или кем вы там являетесь в действительности. Вы слишком много знаете. На вас лежит отметка, мой дорогой, и для вас отлита специальная пуля… Впрочем, вы и сами это знаете… И от того, гуляете ли вы вместе со всеми в столовой или корпите каждый вечер над своими папками, засиживаясь далеко за полночь, абсолютно ничего не изменится. А теперь, как говорится, с Богом.

Закончив свою речь, майор с таким трудом подал ему руку, что складывалось впечатление, что кто-то взял его за локоть и принудительно согнул ее в локте. Затем дядя Макс странным образом, на цыпочках, направился к двери, бормоча на ходу:

– Вы окончательно испортили мне настроение, и я всерьез рассердился. Да, если я и сказал что-то вольное, не трудитесь передавать мои слова дальше по инстанции. Сегодня вечером мне довелось побывать и у зубного врача, и это неприятное покалывание в затылке…

На прощание майор лениво махнул рукой в немецком приветствии и скрылся за дверью.

Ох уж эти молодые офицеры генерального штаба и постоянно обновляемые декорации штаб-квартиры срезанными цветами! Красные и белые розы, в которых иногда мелькают желтые, а порой и просто мак-самосейка. И не имело никакого смысла на них злиться, ведь здесь был совсем иной мир!

Цветы цвели здесь установленный им срок, сочетая свой запах с ароматом, источаемым лосьоном обер-фельдфебеля интендантской службы. Генштабисты же потребляли горы бумаги, составляя проекты приказов и директив, вытаптывая при этом ковры. Они до хрипоты кричали в трубки телефонов, требуя все новых чертежников и обученных стенографистов.

Иногда генштабисты выезжали на театры военных действий, за которые отвечали, и им требовались самолеты и легковые автомобили, способные передвигаться быстрее мысли, чтобы обернуться к ужину. Они всегда производили хорошее впечатление во всех посещаемых ими командных инстанциях, сразу же обнаруживая наиболее уязвимые места.

После их возвращения адъютанты и писари вынуждены были трудиться всю ночь напролет, так как отчет о проделанной работе требовалось направить в другую особо охраняемую зону уже на следующее утро. Кое-кто из них отличался румянцем на щеках и прилежностью, другие были честолюбивы и выглядели несколько осунувшимися, а третьи, закончившие гуманитарные гимназии, умели неподражаемым образом набрасывать на плечи меховые пальто.

Однажды ночью состоялась крупная вечеринка с бурным весельем, отличавшаяся большим шумом, а на следующее утро прошли торжества по поводу перевода отдельных работников с надеванием парадной портупеи, держанием фуражки в руках и вручением новых звездочек на погоны, если это было возможно.