Коллектив авторов - В боях за Молдавию. Книга 3

Лишь в мае 1943 года нас отправляют в распоряжение военного округа, откуда я сразу же был направлен на авиационный завод летчиком-испытателем.

Но и теперь меня не покидает мысль о фронте. Так проходит несколько дней.

В это время в действующую армию перегоняли «ИЛ-2».

Получать технику прибыл «покупатель» командир 66-го авиационного полка Шундриков. Он также отбирал и летчиков. В этот момент я вместе с Николаем Кирток (ныне полковник, Герой Советского Союза) подошли с рапортом об отправке нас на фронт вместе с самолетами. Полковник Шундриков согласился взять в свою летную часть.

Первый боевой вылет был сделан мною в начале августа 1943 года. Летели на штурмовку скоплений пехоты и боевой техники восточнее города Белграда. Приходилось мне раньше не раз бывать в этом городе. И перед глазами вставали красивые чистые улицы, по которым сейчас ходят фашисты. Но нет, не ходить захватчикам по этой земле!

И теперь, слившись с машиной воедино, взмыл в голубое небо. Через 20 минут полета Николай Кирток передал по радио, что идет в атаку на танковую колонну гитлеровцев. Самолеты резко вошли в пике. Засвистели бомбы, ударили скорострельные пушки и пулеметы. Внизу запылали костры из горящих немецких бронетранспортеров и танков. Сбросив бомбы и почти расстреляв все боеприпасы, окрыленные успехом летели назад молодые летчики, впервые начавшие мстить врагу.

14 августа в 18 часов вылетели бомбить скопления танков по дороге на Харьков. Группа штурмовиков «ИЛ-2» в количестве 18 самолетов с 10 истребителями прикрытия вылетела в район Валки — Мерефа. А прикрывали истребители «ЯК-1» под командованием подполковника Меркущева. Ярко светило солнце, а внизу дымилась земля, столбы взрывов подымали тучи пыли. Знойный август плыл по степи. При переходе линии фронта немцы открыли ураганный зенитный огонь… Страшное, смертельное поле. Не каждому суждено его перейти. Слышим, басит ведущий: «За мной!» Подтягиваемся, а потом по команде бросаем машины в атаку. Внизу задымились разбитые и исковерканные бронетранспортеры и танки. Сделали еще захода три — зенитки притихли. Думаем — не к добру. И точно, видим: на нас несется целая орава «мессеров». Завязался жестокий воздушный бой. Мой самолет был в шестерке командира полка Лавриненко. Быстро перестроились в круг, начали отражать остервенелые атаки фашистских летчиков. Вижу на комполка насели. Бросаю свою «семерку» прямо в лоб фашисту и собой загораживаю самолет командира. Жму на гашетки и «мессер» мгновенно вспыхивает. Тут же рубаю консолью другого фашистского аса. Мой самолет загорается, но я, продолжая бой, отваливаю в сторону. Командир полка показал крыльями и передал по радио:

— Домой!

Над линией фронта ожесточенно и беспорядочно палили по уходившим советским штурмовикам немецкие зенитчики. Вновь из-за облаков выскочили «мессеры». Они коршунами окружили машины советских летчиков. Лишенные прикрытия советских истребителей летчики-штурмовики мужественно отбивали яростные атаки немцев. Загорелись и пошли к земле два «ИЛа», громкие взрывы похоронили храбрых воинов.

Но вот вспыхнули и рухнули на землю один за другим два мессершмитта. Возле Александровки мой самолет резко вздрагивает, снаряды рвутся в кабине, появилось пламя. Громадным усилием воли я выровнял перешедший в штопор самолет. Перед глазами поплыли круги…

…Очнулся я в военно-полевом госпитале в Полтаве. В комнате, где я находился, лежало восемь тяжело раненных летчиков. Это был немецкий лагерь для военнопленных. Я очнулся от сильной боли в позвоночнике и голове. Очень болела и левая нога. В палате стояла гробовая тишина.

Через час в палату вошли немцы, одетые в белые халаты. Один из них на чистом русском языке начал задавать вопросы, но я, как и другие советские летчики, упорно молчал.

Потом к моей кровати подошел другой немец и заговорил на украинском языке, приглашая меня во власовскую армию. Это продолжалось несколько дней подряд, но никто из советских летчиков не изменил своей Родине. Молчание мужественно переносящих страдания, израненных людей взбесило гитлеровцев. Раненых летчиков сбросили с кроватей и жестоко избили, посрывали бинты.

Ночью несколько человек в палате умерло, так и не попросив у фашистов пощады. А наутро всех, которые хоть немного передвигались, повели на казнь.

Последний раз потребовали подписать документ о переходе во власовскую армию. Гробовое молчание встретило слова фашиста. Автоматная очередь рванула воздух, рядом со мной упали, сраженные выстрелами раненые летчики. Потом эсэсовцы зажгли барак бутылками с горючей смесью, бросив в огонь и трупы убитых. Но из горящего барака не раздались крики о пощаде. Коммунисты умирали как герои.

…Долго мучился я в лагере для военнопленных. Родная мать не признала бы во мне своего Ванюшу. Изможденный, худой, я еле передвигал ноги, а по ночам мучили незаживающие раны, которые начинали гноиться.

Страшно мучил и голод. А немцы каждый день вызывают на допрос, вербуют для службы в армию предателей Родины.

Однажды меня, раненого, привели в палату. Здесь все сверкало чистотой, чувствовалась рука русского врача, который пытался хоть как-нибудь облегчить страдания советских воинов.

Эсэсовцы силой уложили меня на операционный стол, немецкий врач сделал мне укол в правую руку. Через некоторое время приятная усталость разлилась теплой волной по всему телу. Я крепко уснул. А гитлеровские изверги в этот момент и вырезали мне правый глаз. Очнулся я от страшной боли. Жизнь потеряла для меня всякий смысл, хотелось скорее умереть.

Но чудовищная гибель соратников по оружию придавала мне энергию и силу, звала к расплате. И я жил, терпя невыносимые физические и душевные муки.

Разыскал патриотов, которые создали в лагере подпольную организацию. Началась подготовка к побегу. А тут еще немцы забросили в лагерь своего агента, который подбивал военнопленных к побегу, пытаясь напасть на след подпольной организации. Но все попытки его оказывались тщетными. Правда, он «организовал» побег 20 военнопленных, которые вскоре были пойманы недалеко от лагеря и повешены на телеграфных столбах в Полтаве.

Мысль о побеге ни на минуту не покидала меня. И такой случай вскоре представился для многих военнопленных.

Стояла сырая осенняя ночь. Глухо завывал ветер, пронизывая барак насквозь. Под ударами осеннего ветра скрипели деревянные стены ветхих бараков. Кругом обманчивая тишина.

Только прожектора на вышках осторожно рыскали по темным закоулкам грязного лагеря.

Ночью раздалась сирена. В ворота лагеря въезжали машины. Большинство пленных посадили на машины, и они двинулись в сторону Кременчуга. Кто-то сказал: «В крематорий». Раскисшим от непогоды шляхом эшелон смерти выехал в поле. Не видать ни зги.