Леонид Ливак - Жила-была переводчица

Вы вспомнили о Ваших «помешательствах». Знаете, я Вам нашел великое оправдание, то есть сему словоупотреблению. В Российской Грамматике Михайла Ломоносова, 1755‐й год, на странице 2-й, в §-е 2-м, читаем: «…кроме слова нашего, можно бы мысли изображать было чрез разные движения очей, лица и протчих частей тела, как то пантомины на театрах представляют; однако таким образом без света было бы говорить не возможно, и другие упражнения человеческие, особливо дела рук наших, великим были б помешательством такому разговору…» Итак, в погрешности Вашей – древнее слово наше.

Послал Вам № «Последних Новостей» с упоминанием Вашего имени. Получили?

Письмо к Ольге [754]прилагаю. Марселя приветствую. Ваши ручки умные лобзаю семикратно и нежно.

Ваш

К. Бальмонт.

P. S. Елена очень кланяется Вам и Ольге.

Шатэлейон. 1924. 22 июня.

Дорогая Люси, прошу Вас, заступитесь за меня, если можете и хотите. Восхотите! Прилагаю наглейшее письмо Аркоса, этого образцового дезертира и лгуна. Вы помните, в конце прошлого года он формально обещался мне, что если не сможет напечатать «Ливерпуль» в ноябре, то напечатает в декабре. Потом рукопись куда-то пропала, – оказалась, по небрежности конторы журнала, в Брюсселе, была оттуда вызволена, и Аркос, когда я у него был на вечере, обещал мне напечатать рассказ в одном из весенних номеров. После напрасных ожиданий я написал ему отсюда сухую и четкую открытку, указал, что мне надоело ждать, и вопрошал, когда же он, наконец, напечатает рассказ, ибо все указанные им сроки – уже в области прошлого. Он мне отвечает такою наглостию [755].

Я сам не могу ему больше писать, ибо первое мое слово будет: «Вы лжец». Конечно, хлестнуть такого проходимца я сумел бы очень больно и удовольствие от того испытал бы. Но какой смысл? Минутное удовольствие. И не в том дело. Нужно добиться от него, чтобы он напечатал рассказ раньше зимы. Если он полагает, что должен «представлять» Русских писателей, и что, напечатав три мои небольшие стихотворения, он меня представил Французским читателям, ведь это же – или опять ложь, или жалкая глупость. Также глупо не понимать разницы между Бальмонтом и Смельновым, то есть Шмелевым [756]. Да если бы даже он на гения какого ссылался, не все ли мне равно? Он дал мне дважды слово и должен его сдержать .

Быть может, просто отнять у него «Ливерпуль» и отдать куда-нибудь в другое место? Поступите, как сами решите.

Жаль мне, что я не видал Ольгу. Какая она? В письме ко мне – та же.

Посылаю Вам своего «Жаворонка» [757]. Мне кажется, я давно не писал такой удачной вещи. Как Вам кажется?

В мексиканском «Эксцельсиоре» до небес превознесли «Солнечные Видения». Мне Рош послал номер.

Я каждый день пишу по стихотворению, по два, и даже иногда по пяти.

Привет Марселю. Чтó Вы? Елена кланяется.

Ваш

К. Бальмонт.

P. S. Прилагаю мой стих «Шошана Авивит» [758]. Если бы Вы захотели его перевести, «Менора» с восторгом бы напечатала [759].

Шатэлейон. 1924.VI.25.

Милая Люси, меня радуют Ваши письма. Очень сожалительно мне, что не увижу Ольгу, о которой и Вы и Нюша [760]пишете мне согласно-восхищенно, и которая всегда мне была дорога. Моя amitié amoureuse [761]с нею была краткой, но ее пленительный образ, кристальной чистоты и старинного очарования, – точно из Пушкинских дней [762], – глубоко запал в мое сердце. Шошана Авивит московская знаменитость. Габима – Еврейский театр в Москве. Чтó значит это слово, я забыл [763]. О «Авиве» [764]см. Второзаконие, гл. XVI.

Я видел весеннюю Авивит лишь раз и это было сказочно прекрасно. Вся красота Древне-Еврейского языка звучала через нее тимпанами, бубнами, гулом колокола и грозой. Она читала Бялика [765].

Шлю Вам «Удел» и «В голубых долинах» [766]. Сим вторым, кажется, вправе я гордиться.

Целую Ваши руки. Ольге мой коленопреклоненный привет грустящего трубадура.

Сердцем Ваш

К. Бальмонт.

Шатэлейон. 1924.VI.27.

Люси, я вчера позабыл написать Вам о Б. К. Зайцеве [768]. Я не считаю его первоклассным, но это хороший писатель, у него свой язык, тонкая живопись и тонкие настроения. Мне нравится его «Заинька», где он изображает свою жену Веру [769], достаточно нашумевшую в Москве (она много интереснее его, – была, да и есть). Нравится «Арбат», где проходит тень Бальмонта и тень Белого [770]. И что-то еще. Но уж не вспомню.

Приветы.

Ваш

К. Бальмонт.

Шатэлейон. 1924.VI.29.

Милая Люси, вот, в полном лике, Поэма Грозы, как она мне наяву приснилась.

Il me tarde [771]услышать Ваши слова и чувства.

Мне кажется, что я ничего лучше не писал.

Если Вы не искуситесь перевести ее для печати целиком, прошу, переведите хотя отрывки и прочтите Марселю, Фонтэнасу и Спиру, – трем Французам, у которых сердце – прямое, и чистое, как капля росы на цветке.

Целую Ваши руки. Если Ольга еще с Вами – вся жажда моего сердца, бессильного досягнуть.

Ваш

К. Бальмонт.

Шатэлейон. 1924. 7 июля.

Милая Люси, посылаю Вам второе мое обращение к Шошане Авивит, образ которой меня сладко мучает и волнует [772]. Если Вы переведете и его и первое, и пошлете в Менору, буду счастлив.

Познакомились ли Вы с ней или некогда было [773]? Я почему-то думал, что Вам захочется ее узнать. Быть может, мне это показалось оттого, что самому сейчас хотелось бы быть с ней. Так произвольно в своих логических выводах человеческое сердце.

Чтó Вы? И в чем Вы?

Не собираетесь ли в деревню? Вот бы по дороге заехать к нам! Ведь Вам с Марселем легко повсюду пронестись в его ковре-самолете [774].

Приветы.

Ваш

К. Бальмонт.

Шатэлейон. 1924.VII.27.

Дорогая Люси, где Вы? В столице Клямарской или деревне Лестиусской? Или все работаете? И над чем? У меня и Елены была безумная мысль, что Вы как-то заглянете в наше сапфировое царство океанских волн, не устающих мне петь, мне, не устающему превращать синеву Моря и Неба во множество «сироток-стишонков» (гениальное слово Пушкина, в которого я повышенно влюблен) [776]. В Пушкина-то я давно влюблен. Но не только в него, и собираюсь прислать Вам десятка два стихотворений, посвященных Шошане Авивит! Мне хочется, чтобы Вы их прочли. Очень нравится мне Ваш очерк о Надсоне (его в 18 лет очень любил) [777]. Слова обо мне в конце очерка пронзили меня восторгом и признательностью. Целую умную, ласковую руку Вашу и желаю Вам счастья.

Ваш К. Б.

Шатэлейон. 1924. 29 августа.

Милая Люси, где Вы и чтó Вы? Я соскучился о Вас, и так давно не было от Вас писем. Здоровы ли Вы?

Мы все здесь и пробудем до половины октября. А чтó потом, не знаем. В Париж приедем только на две недели, чтобы одеться немного, обносились в лоск. И вновь уедем к Морю или оставим Анну Николаевну и Мирру в Париже, а я с Еленой поедем в Прагу, либо на выступления в Литве, и Латвии, и Эстонии. Желалось бы все же остаться во Франции, где-нибудь около Биаррица или в таком роде. Только не в Париже. Тупоумие Русских и безучастное равнодушие Французов мне опостылели слишком и превратились в то, что называется дурной бесконечностью. Здесь же, у волн, я не чувствую ни Русских, ни Французов. Только Море и Небо и свою душу. Она поет.