Леонид Ливак - Жила-была переводчица

Люси, в июне я имел с Люи Дюмюром переписку [778], и он сказал мне, что Меркурий напечатает охотно что-нибудь из Ваших переводов меня, – стихов, – предупреждал лишь, что за стихи не платят. Я ответил, что пошлю, как только будет что-нибудь у меня, нигде еще и по-Русски не напечатанное и достойное меня и Меркурия. Вот, «Созвенные» мне кажутся такими [779]. Если и Вам они нравятся, позвольте посвятить поэму Вам и переведите для Меркурия! Да? Если одной вещи мало, я пришлю еще.

Привет Вам и Марселю.

Ваш

К. Бальмонт.

Шатэлейон. 1924.Х.26.

Милая Люси, я давно Вам не писал. Но много было причин молчания. Вот краткий перечень их.

1. Сломалась моя машина Hammond. В поправке.

2. Надо было писать множество деловых писем, чтоб не погибнуть от голода, – а при сем и очерки для газет писались.

3. Огорчался очень-очень, что Люси не переводит «Созвенные».

4. Писал стихи, поэмы, и написал новый венок сонетов, «Основа» (скрижаль моя и credo) [780].

5. Искал виллу на зиму и нашел. Зовется Aiglon и будем в ней, здесь, до весны.

6. Провожал Анну Николаевну, уехавшую в Париж.

7. Грустил, терялся в размышлениях, пока не домыслил, что Океан, тишина безлюдья и Поэзия самодостаточное царство.

Письмо Ваше о «Мое – Ей» [781]мне доставило восторг. Вы так хорошо всегда говорите о моих стихах, что мне жаль, почему не каждое такое Ваше слово печатается.

Получил я два экземпляра «Monde Nouveau» с моими стихами и 4 экземпляра «Europe» с «Ливерпулем» [782]. Не поделиться ли с Вами или Вы сами с сих джэнтльменов стребуете? Может, ни те, ни эти не прислали никаких.

Очень я рад «Ливерпулю». Ваш перевод прекрасен.

В душе светло. Quand même [783].

Как получу машину, пришлю много стихов.

Окончил новую книгу, «Пронзенное Облако» [784].

Мой милый друг, до свидания. Отзовитесь.

Елена и Мирра кланяются Вам и Марселю.

Ваш

К. Бальмонт.

Шатэлейон. 1924.XI.18.

Дорогая Люси, несправедливость с книгой «Где мой дом?», правда, большая, но совсем не та, как Вы говорите и думаете. Приблизительно год тому назад, когда эта книга вышла, Вы были первым человеком, которому я подарил ее . Я приезжал к Вам с Еленой в Clamart (она тоже четко помнит это), Вы в тот день были не в духе, собирались ехать в Париж, и мы пробыли тогда у Вас совсем немного. Посмотрите, не таится ли бедная книжка где-нибудь у Вас на полках, куда она естественно могла попасть в минуту, поглощенную заботами [785].

Посылаю Вам одну из последних моих вещей. Хотел бы найти что-нибудь радостное, чтоб Вам передалась радость. Но – ничего. Мы замерзаем и дела всех Русских вообще очень плохи. Печататься негде. Денег до ужасности мало. Тем, кто в Париже, еще трудней.

Я не унываю. Много читаю. И пишу тоже. Был бы безмерно рад, если бы, вопреки всем трудностям Вашей жизни, Вы перевели «Созвенные» и еще что-нибудь по своему выбору. Кстати, дошел ли до вас № «Последних Новостей» с моей «Прихотью Природы» [786]? Вам не кажется, что это годилось бы для «Figaro»?

Милая, не забывайте меня. Когда Вы ласковы со мной в письмах, мне кажется, что мы оба – прежние и что наша внутренняя правда сильнее целой вселенной.

Ваш Бальмонт.

P. S. Привет Марсэлю, Спиру и Фонтэнасу.

P. S. Если у Вас не отыщется экземпляр «Где мой дом?», – (Елена клятвенно подтверждает точность нашего двойного, то есть одного в двух памятях воспоминания), – я смогу послать Вам другой экземпляр.

Шатэлейон. 1924. 1 декабря.

Милая Люси, Вы, конечно, сразили меня и Елену документами, но менее, нежели Вы можете думать. Я мог ошибиться относительно даты и порядка подарка. Лишь в этом. Господь Бог знает, что я среди трех-четырех первых экземпляров «Где мой дом?», которые были мною снабжены надписью, надписал экземпляр Вам. Как, впрочем, я делаю с каждой своей новой книгой. Если я не передал ее Вам лично, значит, я послал с почтой. Она могла не дойти. Но я бы очень дивился насчет такой возможности. Я всегда, посылая бандероль, пишу на конверте свой адрес. Еще недавно, за выездом друзей, я получил обратно экземпляры своих книг – из Монако и из Норвегии. Почему бы мне не вернули из Клямар ту же или подобную книгу? Может, Вы поищете все-таки у себя. Ведь прислуга в Ваше отсутствие могла положить книгу на полки. Я физически не мог не подарить Вам новую книгу . Особенно такую, где – рассказ, Вами переведенный. Во всяком случае, на днях пошлю Вам другой экземпляр.

Между прочим, книга вышла в 1923‐м году , хотя помечена 1924‐м. Сие делается запросто. Кажется, и с «Солнечными Видениями» было то же. И так же было с целым десятком моих других книг.

Посылаю Вам для Иерусалимского университета «Мое – Ей» [787].

Я пишу, и еще пишу, новые поэмы. Но уж более не посылаю их Вам. Мне кажется, что Вы так захвачены делами и впечатлениями, что не чувствую своего определенного уголка в Ваших часах. Прочту новое, когда приеду в Париж. По видимости, это будет недалеко, ибо, если Океан всегда хорош, Мирра делает абсолютно все, чтобы сделать мою жизнь и жизнь Елены бестолковой пыткой, а люди здешние столь звероподобны, что быть среди них прямо страшновато.

Мой милый друг, откликнитесь, когда будет минутка.

Ваш

К. Бальмонт.

Шатэлейон. 1924.XII.19.

Милая Люси, спасибо за письмо и оттиск чудесно Вами переведенной моей поэмы о Париже [788]. Должен ли я его вернуть Вам – или могу послать Кате?

Безбожно мной срезанная строка гласит: ластовицы сладкоглаголивые, две маслины и два …

Могу ли я напечатать по-русски «Созвенное»?

Пишу Вам подробней на днях, а сейчас шлю «Дружбу с удавом» [789]. «L’ Eclair» ждет от меня рассказа [790]. Вот бы…

Привет Вам и еще раз спасибо.

Ваш

К. Бальмонт.

Шатэлейон. 1924.XII.23.

Дорогая Люси, конечно, я буду рад видеть мои вещи по-Французски и в том случае, если ничего за них не буду получать. Вообще, кроме «Visions Solaires» и «Images de la Femme», я получил за все, что появилось по-Французски, такие гроши, что не стоит и говорить об этом. За «Quelques poèmes» – целая книга – я, например, не получил ни одного су [792]. Ну и пусть. Хорошо и просто печататься. Мне жаль только, что Вы начинаете со Словацкого [793]. Но это – дело Вашего настроения и указывать я ничего не могу. Рассказ Ваш в «Меноре» я читал [794]. Мне кажется, он не написан, а дан лишь очерк темы. Не можете ли Вы спросить Сильвэна Леви, удалось ли ему куда-нибудь приспособить «Белую невесту», как он надеялся и обещал?

Пишу подобие святочных рассказов.

Приветы. Ваш К. Бальмонт.

Grand Hôtel de Paris, Nantes.

25. IV.1925.

Милая Люси, я так и не увидал Вас по-настоящему за все свое, достаточно злополучное, пребывание в Париже. Почему злополучное? Это как-нибудь потом расскажу. Сейчас пишу по поручению Кати. Прилагаю письмо ее старшей сестры Александры Алексеевны Андреевой. Она – бывшая ученица академика Александра Веселовского, которого Итальянцы, как лучшего знатока Эпохи Возрождения, звали il nostro Wesselowsky [796]. Начала Андреева диссертацией о Боккачьо. Позднее, в конце 19-го века, она первая печатала очерки о Ибсене, Буржэ, Лоти [797]. Я думаю, что это самая образованная из Русских женщин сейчас. Это она научила меня Итальянскому языку (и терпению также), и это она воспитала Катю (которую отдала мне лишь с бою, – о, время! о, судьбы!) [798]. Она очаровательное существо лет 70-и (пожалуй, больше) с совершенно юною душой. Из всех ограбленных большевиками (отнято большое состояние), она смелей, чем кто-либо, переносит нужду и жизнь в конуре.