Леонид Ливак - Жила-была переводчица

Катя пишет: «Милый, займись, не откладывая, этим делом. Как ты с Люси? Я думаю, если Вы дружите, ей легко помочь тебе в этом деле: приискания издателя [799]. У Jaloux есть издательство? Или туда эта книга не идет? Вам там виднее. Но, главное, издатель здесь говорит, что надо спешить и, сговорившись об условиях платы, печатать объявления о ней. Я тебе книгу вышлю немедля. Попроси Люси сделать мне эту услугу, нам всем в этом году очень тяжко живется…»

Книга Кузминской – сплошное очарование. Я ее читаю сейчас и вышлю Вам через два дня [800].

Жалю, конечно, шарлатан. Может быть, у Вас есть какие-нибудь иные возможности? В крайнем случае, я могу обратиться к Шатобриану [801]. Но только что начавшуюся дружбу запечатлевать просьбой очень тяжело. Напишите, что Вы думаете об этом.

Я и Елена, мы были в гостях у Шатобриана в Piriac-sur-Mer. Но там хижина необитаема. Сбежали и наняли виллу в С.-Жиле. Анна Николаевна в Париже. Миррочка в Провансе.

Двойной привет Вам и Марселю.

Как Вы?

Ваш, К. Бальмонт.

Мой адрес: St.-Gilles-sur-Vie, Vendée, C. Balmont.

St.-Gilles-sur-Vie, Vendée.

1925.IV.29.

Милая Люси, спасибо Вам за то, что так сердечно откликнулись на письмо Кати и ее сестры. Я написал немедленно им обеим и они сами ответят Вам на все поставленные Вами вопросы. Пока же сообщу, что Кузминской книгу я сегодня послал Вам. Из предисловия заключаю, что она жива. Если это так, 3.000 было бы приемлемо, но 5.000 франков, конечно бы, лучше и вовсе хорошо. 30 рублей = 300 франков. Лист в 40.000 букв приблизительно то же, что в «Visions Solaires» (число букв строки, помноженное на число строк страницы и на 16 потом). Сколько знаю, Александра Алексеевна Андреева знает Французский очень хорошо, изрядно его знает и Катя [802]. Им помогает, кажется, некий Француз. Шатобриан, с которым у меня большая дружба, конечно, согласится написать предисловие, если это нужно. Быть может, согласились бы и Вы написать 3–4 страницы. И я написал бы страницу-другую. Три préface’а [803]– сколь приманок и для издателя и для публики! Как Вы считаете?

Еще раз Вам спасибо.

Буду с нетерпением ждать Ваших переводов из меня. Горе, я уж забыл, что у меня есть «ma» traductrice [804]!

Не думаете ли Вы, что можно бы опять завести разговор с Рошем о напечатании моих рассказов и моих стихов в Ваших отличных переводах? И почему Сильвэн Леви не заставит никого напечатать «Fiancée Blanche»? И нельзя ли узнать, когда же «Revue Bleue» напечатает «L’ Amour et la Mort dans la Poésie» [805]?

Вот, я опять жужжу около Вас, как корыстный шмель.

Я воскрес от Океана. Через час по приезде сюда написал два стихотворения.

Руки Ваши целую. Приветы Марселю.

Ваш

К. Бальмонт.

St.-Gilles-sur-Vie, Vendée.

1925. 3 мая.

Милая Люси, я невольно вздрогнул, читая вторую половину Вашего письма. Мне жаль, что Ваша мама не дождалась возврата в Россию, который придет. И просто жаль ее, она мне не чужая, ведь она Ваша мать, а Вы так близки, близки мне, как будто мы еще там, в Короче.

То, что с Вами сделали Ваша сестра и Ваш брат, безымянно по низости [806]. Не скрою, я хотел бы их встретить, чтоб ей сказать последние бранные слова, а ему швырнуть какой-нибудь предмет в лицо.

Будьте спокойны и тверды. У Вас есть другие брат и сестра, которые сейчас сердцем с Вами. О Шатобриане. Молю Вас, напишите ему сами, – я не сумею, я только напутаю. Ваше письмо найдет его раскрытое сердце и полноту доброй воли. Он любит меня очень и восхищен «Visions Solaires» и качеством перевода. В Нанте я уже говорил с ним и о Вас, и о Кузминской, и о работе Кати и Александры Алексеевны. Он в восторге от Наташи Ростовой [807]и сказал, что готов хлопотать у издателя своего, но сейчас он между Грассэ и другим издателем (может быть, это – его тайна) и совсем на днях должно выясниться, кого он изберет. Вскоре он должен поехать в Париж, а сейчас он в Нанте: 28, rue Rosière.

Он обещал и мои книги пристроить. Но пока мне так хотелось бы помочь Кате и ее сестре. Если можно, помогите мне в этом деле. Я сам – повторяю – наверно напутаю. Шатобриану я буду писать завтра и сообщу, что Вы хлопочете об этой книге и чтоб, если Вы ему напишете, он всячески поколдовал.

Приветы.

Ваш

К. Бальмонт.

St.-Gilles-sur-Vie, Vendée.

1925. 4 мая.

Люси, пишу в дополнение к вчерашнему. Получил очень ласковое письмо от Шатобриана. Он сообщает мне, между прочим, что вскоре поедет в Quimper на свободу к некоей villageoise, et travailler un peu sur place au livre qui m’occupe en ce moment [809]. Он думает быть там от 7-го до 18-го. От 20-го до 25-го будет в Париже. Я пишу ему сегодня же вечером, упомяну о Вашем письме. Как было бы хорошо, если бы Вы теперь же обменялись с ним письмами, а между 20 и 25 свиделись в Париже или в Клямаре. Ласковые приветы Вам.

Ваш К. Бальмонт.

1925. 19 мая.

С.-Жиль.

Милая Люси, не знаю, дома ли Вы или в путях.

Дня три тому Шатобриан писал мне, что, верно, Вы уже видели Грассэ, что он ему и Вам писал [810]. Сегодня он вновь мне пишет и говорит: «Ne manquez pas d’envoyer le plus vite possible à Madame Ludmila Savitzky les adresses de vos correspondants de Moscou» [811]. Итак, немедленно сообщаю (хотя, кажется, уже сообщал), что адрес Кати, – Екатерине Алексеевне Бальмонт и Александре Алексеевне Андреевой: Москва, Арбат, Б. Николопесковский п., д. 13, кв. 2.

Неужели что-нибудь действительно en marche [812]?

Шатобриан будет у меня здесь 22-го.

Через 2–3 дня пишу Вам подробно, шлю новые стихи и только что напечатанный очерк о Скрябине [813]. Если бы он Вас соблазнил для Вашей мастерской передачи. (О.!.)

Привет

Ваш

К. Бальмонт.

St.-Gilles. 1925. 4 июня. Ночь.

Люси, милая Люси, как мне больно, когда – снова – Судьба Вас ударит своим стальным острием – как будто так и нужно. И как остро во мне, когда это случается, и я узнаю, просыпается моя всегдашняя нежность к Вам. Как будто обидели моего любимого ребенка. Как будто обидели самого меня.

И я вспоминаю Вас прежнюю – ту – давнишнюю. Как будто Вы не та уже! Тот милый, давнишний лебеденок, напрасно раскрывавший свои юные, красивые крылья к Солнцу и ко всему миру. Да разве он стал другой? Гордый и застенчивый, страстный и обидчивый, так легко обижаемый и такой сильный, однако и глубоко уверенный в себе. Лебеденок, лебеденок, он жив и я его люблю.

Я не верю, чтобы Ольга [814]не поняла быстро, что Вас терять не должно и что Вас потерять нельзя.

Из Москвы мне пишут благодарности за Вас. «Спасибо за Lucy», – слово Александры Алексеевны Андреевой прозвучало в моей душе так нежно.

«Шато» задержался в Нанте и, судя по вчерашнему его письму, уехал в Париж лишь 2-го. В его «листе» [815]отмечен визит к Вам. Он очень увлечен мыслью написать предисловие к книге Кузминской, перечитывает «дневник» Толстого [816]и переживает вновь завлеченность этим суровым ликом, «под морщинистым лбом которого бьется крыло ангела».

Я боюсь что-нибудь высказывать о цифре за этот труд. Все дело, мне кажется, в том, жива ли Кузминская и нужно ли ей платить. Если «да», 3.000 фр. маловато, если «нет», – Александра Алексеевна не представляет, за какие деньги мы здесь работаем, – если «нет», 3.000 совсем довольно. Так и думаю, вернее, думал, написать в Москву. Но, пожалуй, мне в это не путаться? Напишу лишь, завтра же, Шато, чтоб он похлопотал о maximum’e. Весь этот вопрос – очень трудный. «Где тонко, там и рвется», гласит Русская пословица.