Леонид Ливак - Жила-была переводчица

Ваш К. Б.

Париж. 1926. 18 апреля.

Милая Люси, Вы верно догадались, что, если я так упорно молчу, что-нибудь случилось. Несмотря на дикие препятствия (нескончаемые споры Елены с Миррой, Мирры с Еленой, и исчезновения Мирры), я кончил свою работу над Врхлицким и вчера отослал ее в Прагу. А когда отсылал, не знал, не рухнусь ли на почте без сознания [852]. Как раз в этот час я узнал, что Мирра, после 3-х суток отсутствия, вернулась, чтобы сообщить Анне Николаевне, а через нее Елене, что она обвенчалась с некоторым – как бы сказать? – Нулëм Нулëвичем Ничтожествым, от которого, как Елене казалось, она ее крепко уберегла, и который, сколько разумею, вынудил у нее этот бессмысленный поступок угрозами убить себя [853].

Спасибо за ласковые письма, за монеты, за № «Меноры» с отличным Вашим переводом моих «Пророков». Был бы очень рад получить еще несколько экземпляров этого №-а для рассылки друзьям.

Милая, когда можно Вас увидеть в ближайшие 3–4 дня? [854]Хотелось бы, и не знаю, не сбегу ли неожиданно куда-нибудь. Неуютно моей душе.

Привет Марселю.

Ваш

К. Бальмонт.

P. S. Я был у Шато. Он хотел скоро быть у Вас и сказал мне, что он отстоял у Грассе Кузминскую через Брэна [855].

Париж. 1926.VI.29.

Мой добрый друг, Люси, у меня ничего нет в сердце, кроме боли, и потому я молчу.

Не знаю, в деревне Вы или в Клямаре. Пишу для верности в Клямар.

Шлю два стиха [856]. «Крылья» я Вам читал в золотой, счастливый день у Вас.

Пошлю Вам завтра еще что-то. Я все-таки работаю. Мысль моя не побеждена злыми играми Рока.

Моя милая Люси, я целую Ваши руки.

Ваш

К. Бальмонт.

P. S. Мне нравится, когда Матерь Божью изображают с семью копьями в сердце.

Париж. 1926.VII.1.

Дорогая Люси, я Вам писал два дня тому назад в Клямар. Пишу и в Нери [858], но, не зная, сколько вы пробудете в Нери, не ведаю, куда вернее писать. Я ведь умру провинциалом. Однако же бесчестная Парижская почта (моего quartier [859]) так безобразна (у меня пропадали и заказные письма!), что моя боязнь оправдана. Мне хочется послать Вам нечто, что, быть может, Вы захотите перевести. И нечто сказать. Ваш перевод «Юности» [860] великолепен , кроме последней строки, которую я, как Вы, не очень люблю. – Мы все здесь. Но я пишу стихи и прозу, воинственен и бодр, даже весьма.

Ваш К. Бальмонт.

P. S. Мне нужно также сообщить Вам нечто о Société d’Études Atlantéennes, только что основанном [861].

Дорогая Люси, я Вам писал два дня тому назад.

Capbreton. 1927. 7 февраля. Вечер.

Дорогая Люси, вчера ночью писал Вам и Кате о Вас, а сегодня утром получил обрадовавшую меня открытку от Вас с очаровательным письмом юноши, влюбившегося в наше детище , «Visions Solaires» (ах, зачем у нас лишь одно – и лишь такое!), и по сему влюбленно обвенчавшего нас по Цветочному Православию. Ваша открытка сегодня уехала в Москву к Кате. Не могу ли послать ей и трогательное послание юноши, от которого и я, и Елена, мы в восторге?

Ваш Бальмонт.

Капбретон.

1927.

3 марта.

Привет и пожелания здоровья и солнечных мыслей.

К. Б.

Capbreton, Landes, Little Cottage.

1927. 3 сентября.

Люси, где Вы и живы ли Вы? Я писал Вам – безответно. Здоровы ли Вы или не очень? Когда соберетесь написать мне, сообщите мне, прошу, послали ли Вы, в свой час, перевод «Белой Невесты» Шато? А также: Могли ли бы Вы доперевести 2–3 рассказа, чтобы Шато мог передать книгу моих рассказов своему издателю, желающему их издать?

Привет Вам и Марселю.

Ваш К. Бальмонт.

Капбретон. 1927. 23 сентября.

Милая Люси,

Ваше письмо из Клямара, только что полученное мною, меня взволновало многоразно. Воспоминания – от увиденной Вами Сиэны, которой, кстати, я не видел, хоть не однажды был в Италии, до Корочи, да, Люси, до Сабынина и до Корочи, – воспоминания.

Отвечаю Вам на все Ваши вопросы. Я получил Вашу открытку из Рима. Спасибо. Хотел написать Вам хорошее письмо к Вашему приезду в Клямар, но я, увы, среди путаницы из‐за гостившей здесь лишь месяц Миррочки и ее неразумного отъезда опять в Париж [866], был довольно растерзан, а в то же время кончал – и кончил полный перевод поэмы Яна Каспровича «Книга Смиренных» (свыше 2.000 стихов) [867]. Был утомлен и еще не отдохну никак. С книгой моих рассказов в Вашем переводе дело обстоит так. Шато еще весной говорил о ней с Грассэ и его антипатическим фактотумом, имя коего не помню, и оба они весьма хотят издать эту книгу. Так говорил Заратустра, то бишь мой друг Шато. В начале апреля, когда я уезжал в Польшу, все это было уже улажено и, по доставлении рукописи, кажется, можно было бы получить даже что-то. Но подлый Лесба [868]– не юноша Лесба, как Вы его называете, а, простите, прохвост Лесба – все задерживал возвращение моих рассказов, и я грозился Шато, что прибегну к судебному пути, а он успокаивал меня и говорил, что вытребует их. Месяц тому назад я получил от него обычное, проникновенно-дружеское письмо, где, между прочим, была фраза: «Мой бедный друг, Лесба еще не вернул Ваши рассказы, но я вытребую, и пр., и пр.» Меня этот «бедный друг» привел в белое бешенство, я хотел написать Шато: «Не я бедный, а бедная и убогая наша дружба, если Вы, у себя дома, знаменитый и состоятельный, не умеете заступиться за своего друга Бальмонта». Конечно, я этого не написал, но в обычном, тоже проникновенном, письме сказал ему, что я прошу его тотчас вытребовать у Лесба то, что принадлежит мне, и что, если он этого не сделает, я напишу Лесба такое письмо, которого он не забудет до конца своих дней. Но что я надеюсь, что я буду пощажен, и мне не придется этого письма писать. С той поры Шато – как воды в рот набрал. Очевидно, рассказы мои все еще у Лесба или у того другого негодяя, которому он их дал для какой-то надобности без спроса. Итак? Молю Вас, Люси, устройте прибытие моих рассказов к Шато, и переговорите с ним письменно или устно. Все будет зависеть от Вас теперь. Знаю, что придется доперевести один-два рассказа, – я хотел бы перевода первого рассказа, «Воздушный путь» [869]. Кроме того, я посылал Вам рассказы «Мужик Петр» и «Дружба с удавом». Да за двумя-тремя рассказами дело за мною не станет, лишь бы у Вас была доброта и желание перевести и добиться порядка в доставлении Шато того, что Вы уже сделали. Где Шато, я не знаю. Последнее письмо я ему писал в Пириак. Сейчас напишу и в Пириак, и в Версаль, сообщая главное о нашем сейчашном разговоре. Будьте миленькой, похлопочите. Тут будет и радость, и правда, и гордость, и даже деньги, для меня и для Вас. И это должно сделать.