Леонид Ливак - Жила-была переводчица

Приветы ласковые. Прилагаю мое о Чехах [896].

Ваш

К. Бальмонт.

1927. 7 декабря. Лес.

Люси, наши письма – как Вы однажды мило выразились – перекрестились [897]. Я уже писал Вам, лишь забыл сказать, что я не знаю, откуда именно взял Пшибышевский цитату из Блаженного Августина. Писать по-Французски Польские имена – дело весьма мудреное [898]. Я бы писал так, чтобы Французы могли, звуковым образом, прочесть их правильно, а в скобках, из вежливости, означал бы Польское правописание. Итак: Pchybychévski (Przybyszewski), Krassinski (Krasinski), Kasprovitch (Kasprowicz), Slowatzki (Slowacki), etc.

Шлю Вам только что мной (дерзновенно) по-Французски написанный очерк о Руставели [899]. Если у Вас найдется 20 минут, а мой текст сколько-нибудь мыслим, прошу, исправьте и верните мне, – я перепишу и пошлю в «Mercure» или куда?

Привет Вам.

Ваш

К. Бальмонт.

P. S. Мой очерк о Руставели должен 10 гопроизнести какой-то Французский писатель на Грузинском вечере, который устраивает Шалва Беридзе (мой приятель) [900]. Оный писатель (приглашенный Беридзе) исправит для чтения вслух свой экземпляр сам. Я же прошу Вас о бóльшем: я хочу напечатать это [901].

Лес. 1927. 19 декабря.

Дорогая Люси, спасибо Вам за исправление моего очерка о Тамаре и Руставели. Я сейчас, в связи со Святками и Новым Годом, так завален работой, что, прежде чем соберусь переписать этот очерк и куда-нибудь послать, пройдет не менее двух недель. Прошу Вас, пошлите очерк о Пшибышевском в «Mercure», или в «Nervie», или куда хотите, но только никак не в «Europe»: с коммунистами я ничего общего иметь не могу [902], писать Базальжету, или Аркосу *, или Дюжардену не буду ни молниями, ни чернилами, ни даже слюной [903]. Убийц и их сотрудников я просто презираю, и это – беспредельно. В честность людей, которые не хотят видеть, что коммунисты враги рода человеческого и всего, что мы любим как святыню, – чем жив Божий Дух на земле, – верить никак не могу. Зайцев – честный и умный и талантливый человек [904], а Дюгамель hâbleur [905]и циничный врун [906]. Быть может, он не получил взятки от палачей, но ведь глупый человек, не умеющий и неспособный видеть, легко может быть подкуплен лестью и даже одним зрелищем, которое лгуны, живущие гибелью России, умеют устраивать отлично. Для меня все эти потакатели убийц – еще хуже, чем самые убийцы.

Прилагаю свое слово к Роллану. Посылаю также, при первой возможности, несколько №№-ов газеты Эмиля Бюрэ «L’ Avenir» [907].

Приветы Вам и Марселю от меня, Елены и Анны Николаевны.

Ваш

К. Бальмонт.

P. S. То, что Шато не отвечает мне на 3 дружеские письма, на мой взгляд (между нами, не для передачи ему, ибо я его все-таки люблю), поступок безымянный. Есть предел для всего.

*Этого молодца я забыл и лишь сейчас вспомнил.

Лес. 1927. 25 декабря. Ночь.

Милая Люси, я как раз эти 2–3 дня несколько раз напряженно вспоминал именно то наше свидание, которое Вы вспоминаете. Наши души иногда – в разлучности – встречаются так близко, что и самый поцелуй – не ближе.

Вы написали мне чудесное письмо. Как Елка в детстве.

Целую Ваши милые руки. Отвечу быстро. Спешу.

Ваш

К. Бальмонт.

Лес. 1928. 10 января.

Милая Люси, шлю Вам свой «Месяцеслов» [909]. На днях пошлю ряд новых стихов и подробно напишу. Много пришлось «на праздниках» поработать. Более, чем в будни.

Катя писала и шлет Вам нежность и признательность за ласковую Вашу память.

Вам, верно, в Париже зябко. А ко мне утром в комнату залетела пчела.

Ваш

К. Бальмонт.

Лес. 1928. 12 января. Ночь.

Дорогая Люси, со Святочной суматохой у меня была такая путаница и спешка, что я не помню, посылал ли я Вам «Светлую Страну», только что появившуюся в Варшавской «За Свободу» [910]. Если да, верните мне рукопись. Если нет, верно, доставлю Вам удовольствие, – а Вы мне, написав о впечатлении.

Ваше последнее письмо было таким высоким и прекрасным, что я все еще не могу выбрать минуту, чтобы написать Вам в уровень .

Но Вы знаете: Ваш ласковый образ всегда жив в моем сердце и в моем воображении. Мне хочется сказать Вам слова такой нежности, что, быть может, я не должен их говорить.

Ваш

К. Бальмонт.

Лес. 1928. 15 января.

Дорогая Люси, шлю Вам вырезку из L’ Avenir, I, 12 [911]. Там будут еще письма З. Н. Гиппиус, А. Ремизова, и нескольких Французских писателей, откликнувшихся [912].

Не знаете ли Вы, что с Шато? Не ответить на 4 письма (до появления этого №-а Avenir, где, впрочем для него ничего обидного нет) – более, чем странно. Если он не болен (умственно) и не уехал в Полинезию, то дружба – дружбой, а это – низость.

Привет от Елены и Анны Николаевны, и меня.

Ваш

К. Бальмонт.

Лес. 1928. 28 января. Вечер.

Дорогая Люси, я заработался так, что и несколько строк письма – на время, конечно – стало для меня трудностью. Итак, не сетуйте, что пишу мало – и не покидайте меня своими, дорогими для меня, письмами. Вы – редкостный цветок. Всю жизнь люблю Вас. И потерять не хочу.

То, что Вы пишете о свинцовой тяжести в людях, их грубом отяжелении, – Боже, как я это понимаю. И как Вы – поэт, женщина, и Люси – должны усложненно задыхаться. Мы внизу задыхаемся – от людского духа, а на высоте – от разреженного воздуха вершин.

Часто пишет мне Катя. Когда могу, я посылаю ей десять долларов, и она так детски этому радуется, точно это – целое богатство, и – святой ребенок – каждый раз видит в этом какое-то особое проявление благородства. Она, между прочим, спрашивает меня, нельзя ли, в связи с парижским празднованием столетнего юбилея Толстого, обратиться к Полю Бойе [913](он заведует празднеством: 2, rue de Lille, Prof. Paul Boyer) прочесть и напечатать что-нибудь из записок Кузминской [914], упоминая как переводчиц Александру Алексеевну Андрееву и Екатерину Алексеевну Бальмонт. Просит спросить об этом Вас. Вот я спрашиваю (с растерзанным сердцем, Вы меня понимаете).

В последнем письме (от 9-го января) она пишет: «Напиши мне о Люси. Когда ты видел ее в последний раз? Какая она внешне? Счастлива ли в новом устроении семейном?» – Вот, милая Люси, не знаю, как ответить мне на последний вопрос. Eso es muy dificil [915].

Целую Вашу тень, Люси, она сейчас проходит в моей душе.

Ваш

К. Бальмонт.

P. S. Последние недели, вопреки занятости, я ухитрился, довольно причудливо, овладеть Сербским-Хорватским языком. Вот Вам три первые первинки моих гимназических успехов [916]. (Ах, в гимназии я начал 1-м учеником, но уже в 3-ем классе был последним, и позднее – дальше посредственности не шел.) И шлю, бандеролью, святочный мой миг. Вашего имени там нет (и по причине), но Вы сделали мне лучше всех подарок: Ваше письмо вернуло мне всю мою жажду Вас [917], Люси!

Лес. 1928. 7 февраля.