Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Итак, раз в десять дней наступал главный момент в жизни бутырских подследственных: можно было заказать товары из ларька. В камеру поступал список имеющихся товаров. Все, кто мог, готовили свои заказы и передавали их трем-четырем заключенным покрепче, обычно из тех, кто побогаче. Как только надзиратель объявлял поход в ларек, они уходили, прихватив мешки. Вообразите себе камеру на сотню заключенных, из которых каждый заказывает один-два килограмма хлеба, по девяносто копеек кило, и это еще не считая отдельных счастливчиков, покупающих что-нибудь еще. Когда гонцы возвращались, они складывали всё это богатство на стол, и комбед приступал к раздаче. И вот, когда мои сокамерники получали перевод, я тоже имел право на какую-то небольшую часть хлеба и сахара. Кроме того, некоторое время пожилой сосед по койке, у которого был больной желудок, покупал себе в ларьке белый хлеб, а положенную ему порцию черного отдавал мне. Другие “счастливчики” уступали мне свой суп. Я был молод, аппетит у меня был отменный, я съедал всё».

Часто дружба между заключенными прерывалась из-за переводов в другие камеры. Эти переводы как раз и были задуманы для того, чтобы препятствовать возникновению прочных отношений между людьми. С точки зрения властей, такие связи могли только способствовать организации контрреволюционных групп, имевших целью не иначе как ниспровержение советской власти.

В Бутырках Жак открыл для себя явление, представлявшее, на его взгляд, самую суть советской системы: это «туфта», жульничество, притворство. «Ложь – это что-то вроде кровообращения. Слово “заключенный” заменяют “формуляром”, “политзаключенного” – “врагом народа”. Вот и всё, что требуется! На всех уровнях сплошное вранье». По прихоти переводов из камеры в камеру Жак несколько раз встречал людей, участвовавших в переписи населения 1937 года; эта перепись была впоследствии аннулирована, объявлена не имевшей места и вообще не упоминалась, Почему? Да потому, что она выявила в СССР сто шестьдесят два миллиона жителей, а Сталин в 1934 году объявил, что благодаря исключительно быстрому развитию страны население ее достигло ста шестидесяти восьми миллионов. Некоторые из статистиков, производивших слишком точный подсчет, были затем казнены. Кое-кого Жак встречал позже в ГУЛАГе. В 1939 году была создана новая, не столь честная комиссия по переписи населения, и ей повезло больше: она обнаружила и зафиксировала на бумаге недостававшие шесть миллионов. Вот вам пример туфты.

Слово «туфта» еще в двадцатые годы появилось в языке уголовников-рецидивистов. Оно происходит из сокращения ТФТ, что изначально значило «тяжелый физический труд», а затем стало расшифровываться как «техника учета фиктивного труда», и эта техника была, разумеется, сплошной фальсификацией.

Жак утверждает, что этот термин отсылает к понятию, на котором зиждется вся советская экономика и – шире – советская система. Идеалы марксизма-ленинизма были неосуществимы, а Сталин объявил, что эта утопия и есть правда, и вся страна была вынуждена прибегать к туфте, то есть к вранью, чтобы подтвердить вранье партийного руководства. Один из сокамерников Жака, успевший побывать в тюрьме у нацистов, освобожденный советскими войсками, а затем арестованный уже советскими властями, в разговоре с Жаком резюмировал это таким образом:

– Гестапо пытало меня, чтобы я сказал правду. НКВД – чтобы соврал.

Как объяснить французским читателям, что в советской системе человек – это только орудие государства, а отнюдь не наоборот? «Чтобы описать всю эту муть, принятую в коммунистическом мире, для тех, кто всегда жил в демократическом мире, где есть законность, я люблю рассказывать историю про слепого. Слепой сидит в кафе с приятелем, зрячим. Зрячий заказывает кофе и обращается к слепому приятелю:

– Тебе тоже кофе?

– Конечно, – отвечает слепой, принюхиваясь, – пахнет очень вкусно.

– Черный или с молоком?

– С молоком? Что такое молоко?

– Это такая жидкость.

Слепой знает, что такое жидкость, он делает жест, как будто открывает кран. Зрячий уточняет:

– Это жидкость, но она белая.

– Белая? А что это?

Зрячему это начинает надоедать.

– Ну, лебедь белый.

– А что такое лебедь?

– Птица с изогнутой шеей.

Слепой знает, что такое птица. Знает курицу, воробья, но с изогнутой шеей?

– Изогнутая – это как?

Зрячий кладет ему руку на локоть и разгибает его руку, а потом сгибает.

– Теперь твоя рука согнута.

И тут слепой кричит:

– Понял! Кофе с молоком, будьте добры!

Когда мы разговаривали о советской жизни, собеседник иногда думал, что всё понял, но на самом деле попадал впросак. И вообще, что такое молоко?»

В следственной Бутырской тюрьме хватало и интеллектуальных занятий, и культурных развлечений. Хватало и умелых организаторов из числа заключенных: «Мы обменивались опытом жизни за границей; я пересказывал французские романы, рассказывал о своих поездках, описывал города, памятники, музеи. Кто-то еще передавал содержание книги, которую только что прочел, не забывая, впрочем, дать ей марксистско-ленинскую трактовку. У нас даже были лекции по истории, разумеется, с официальной точки зрения; никто не хотел рисковать дополнительным приговором. Возможно, поэтому находилось мало желающих поговорить о философии, это было слишком опасно».

А кроме того, вместе с новичками в камеру проникали новости из внешнего мира. С прибытием каждого новенького разыгрывался один и тот же сценарий: недавно арестованный подследственный легко узнавался по бритому лицу и неистрепанной одежде, разительно отличавшейся от латаных-перелатанных лохмотьев, в которых щеголяли старожилы. У новенького и волосы были нормальной длины. Но главное – он знал последние новости, и все собирались вокруг него. Всё еще шла война в Испании, а большинство подследственных были правоверными коммунистами; их волновало положение республиканцев, которых СССР поддерживал, а географию они знали наизусть и без карты. Новичок сразу сообщал:

– Только что пал Теруэль!

Все помнили, что это за город, и среди так называемых «врагов народа» воцарялось уныние: они по-братски солидаризировались с испанскими коммунистами и республиканцами.

Другой объявлял о роспуске Коминтерном компартии Польши. В камере находилось много поляков. Их партия была обескровлена арестами больше всех остальных. Каждый терзался вопросом о причинах этого роспуска, но остерегался высказать малейшие сомнения насчет партийного решения.

А кроме того, в те годы шли большие процессы. В марте 1938 года разыгрался третий московский процесс, тот, на котором судили «антисоветский правотроцкистский блок». Вместе с разными слухами в камеру, где сидел Жак, просачивались имена Бухарина, Рыкова, Раковского, Крестинского, Ягоды. Шепотом передавали, что казнен двадцать один человек. Что Крестинский единственный опроверг свои прежние показания (вырванные у него под пыткой знаменитым прокурором Вышинским). Что председатель немедленно объявил перерыв в заседании, после чего Крестинский вернулся к своим первоначальным показаниям.