Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

В красноярском пересыльном лагере Жак пробыл две-три недели. «Больше всего меня поразило, что там были вывешены таблицы с продуктовыми пайками в Норильске, нашей “земле обетованной”, которая нас ждала в двух тысячах километров к северу. Реклама трудового исправительного лагеря! Будто нас на работу зазывали. Как будто мы могли выбирать, куда наняться. Я основательно изучил эти пайки намного позже. Они приведены в моем “Справочнике” и подтверждаются другими источниками. В то время я об этом еще не думал. Но на меня произвела впечатление аптекарская точность и советский термин “грамматура”, обозначавший норму разных продуктов на человека в граммах. Проверяя точность этих таблиц, я не подозревал, что это в высшей степени секретные документы, top secret. И в самом деле, если рационы царских тюрем были опубликованы, то эти, гулаговские, в принципе не предавались огласке».

В красноярском лагере была весна, снег растаял. Он вновь появился в Норильске, расположенном намного северней. Понемногу лагерь пустел. Не так давно из него ушли две баржи, а оставшиеся заключенные, в том числе Жак, ждали, видимо, нового транспорта. Жак мог в свое удовольствие присматриваться к товарищам по заключению при свете дня. Лица старожилов были выдублены ветром. Вокруг глаз – гусиные лапки, исчертившие виски от уголков глаз белыми полосами: они появлялись от избытка света. Бурые щеки – это неизгладимые следы обморожения вплоть до третьей степени, страшные последствия холода. Одежда, в которой заключенные проделали тысячи километров, пострадала не меньше, чем лица.

Зато в красноярском пересыльном лагере жизнь была вольготней, чем в тюрьме. Спали когда хотели. Только еду раздавали в определенные часы. В 7–8 утра давали кипяток для чая и хлебную пайку. В полдень обед: очень жидкий суп и каша; в пять вечера ужин: суп. «В пересыльных лагерях я никогда не видел посуды. Некоторые ловкачи ухитрялись раздобыть консервную банку, остальным суп наливали в шапку. Днем никто не работал». Жак наслаждался этим глотком свободы. Заключенные прогуливались, рассказывали истории, обменивались новостями. «После изоляции я вдруг очутился среди людей. Мы были как отдыхающие, съехавшиеся в Виши или на другой курорт. Все бродили, болтали о себе и о других. Анекдоты, шутки. На мне еще тогда было мое прекрасное английское пальто. Один молодой собрат по заключению взял его у меня поносить. На самом деле он его стащил».

Но Красноярск был только остановкой на пути. Енисей ждал, готовый принять баржу с каторжниками и везти их на Крайний Север. Охранники в серых халатах, прикрывавших форму, так что видны были только знаменитые краснозвездные фуражки, повели заключенных, в том числе и Жака, на последний обыск, шмон – позже Жак подробно описал эту процедуру в «Справочнике». У одного арестанта в числе массы запрещенных предметов конфисковали кожаный чемодан. «Этот товарищ, финн из Америки, приехал из Чикаго, где работал на заводе Форда, чтобы помогать русским строить первый автомобильный завод в Нижнем Новгороде. Его прекрасно отблагодарили за сотрудничество!»

По Енисею, так же как по другим рекам, начали перевозить арестантов еще со времен коллективизации. Для депортированных «кулаков» долгий путь по воде означал не столько перевозку, сколько одну из форм истребления. Протяженность Енисея – около двух тысяч километров, он течет в сторону Дудинки, порта, который находится на 69-й параллели. «Караваны тяжелых барж тащили колесные пароходы, на этих пароходах перевозили пассажиров, как правило, свободных граждан – лагерный персонал и начальство с семьями. Скорее всего, эти люди даже не сознавали, что позади них в трюмах барж теснятся сотни людей. После прибытия сперва высаживали пассажиров, а уж потом выстраивали вооруженных охранников с винтовками или автоматами наготове, с собаками на поводках, и отпирали темные трюмы».

Жак попал в конвой, состоявший из двух барж, где помещалось примерно две-три тысячи заключенных. Сперва Жака вместе со всеми заключенными провели по трапу с берега на палубу парохода, а потом группами по десять человек, чтобы легче было подавить любой протест, заставляли спускаться по деревянной лестнице в трюм, опять-таки под надзором солдат с ружьями наизготовку. Под лестницей помещались две бочки, одна с питьевой водой, другая пока пустая. Людей долго загружали в трюм, нужно было до отказа забить всё пространство арестантами, у которых не будет даже места, где сесть.

«И вот что меня поразило: то, что я видел, напомнило мне старинные гравюры, на которых изображалось, как перевозили негров на невольничьих кораблях; я видел такие изображения в музеях и книгах в дотюремной жизни. Да, гулаговский караван поразительно напоминал торговые флотилии, перевозившие черных рабов в XVIII веке. С одной только разницей: нас не заковали, поэтому во время путешествия мы имели возможность справлять нужду в пустую бочку, тогда как наши несчастные предшественники прибывали в порт назначения, перепачканные собственными экскрементами. Пожалуй, самый яростный антикоммунист не сможет перед лицом этого аргумента отрицать превосходство марксизма-ленинизма над рабовладельчеством! Не знаю только, имеется ли связь между социализмом и тем фактом, что бочку-парашу установили рядом с бочкой, содержавшей питьевую воду. Так или иначе, параша все время пополнялась, и я решил, что лучше постараюсь не есть и не пить, лишь бы не приближаться к этому зловонному сосуду. Нам раздали хлебные пайки и неизменные селедки на первый день. Потом кормежку приносили каждое утро, но я упорно постился. Тогда мои товарищи, с которыми я ехал из самой Москвы, товарищи по “Мейфлауэру”, с которыми мы уже стали почти одной семьей, принялись меня отговаривать от голодания. Никто не знал, сколько времени продлится это мучительное плавание. Отказываться от еды было легкомысленно.

В конце концов меня убедили, и я опять начал принимать пищу. Так что время от времени приходилось отправляться на штурм тошнотворной параши. Сидения не было. Приходилось садиться на корточки, держаться было не за что, а помогать друг другу в таких интимных вещах мы, мужчины, не привыкли, в отличие от женщин, которые и тут приходили друг другу на помощь».

Больше суток баржи с арестантами не трогались с места. Наутро опять раздавали хлеб. Наконец баржа пришла в движение. Из трюма не видны были берега. Плаванье продолжалось семнадцать дней. Обычно оно занимало от семи до тринадцати дней. Чтобы пополнять бочку питьевой водой, одному заключенному выдавали деревянное ведро. С палубы он бросал ведро за борт, оно наполнялось водой, и арестант передавал его товарищу, тот – следующему, а последний в цепочке выливал воду в бочку. «Каким счастливчиком был тот, который выходил с ведром на палубу! Он дышал воздухом, видел небо, тайгу – ели и лиственницы, среди которых изредка белели березы. Дальше к северу начиналась тундра. Пейзаж оставался однообразным, но всякий раз, когда счастливый водонос возвращался с палубы в темный трюм, от него требовали описания всего, что он видел».