Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Начальники лагерей всегда приуменьшали официальные цифры, потому что им не удавалось выжать из заключенных намеченный, но невыполнимый объем работы, так что, фальсифицируя цифры, они снижали свою ответственность за недоработки. В пересыльных тюрьмах, где пересекались пути тысяч заключенных, прибывавших со всех сторон ГУЛАГа, мне встречались скромные служащие, знавшие реальные данные, например, о выдаче хлебных паек. Я убежден, что их цифры были намного выше официальной статистики, которую сообщало лагерное начальство и которую впоследствии, после падения СССР, удалось обнаружить в архивах. Еще одна туфта. Тюремные начальники хитрили, как все, чтобы им не досталось за низкую выработку».

В пересыльных тюрьмах партию заключенных чаще всего «разбрасывали по мастям»; это значит, что вновь прибывших делили на категории: честные воры, суки (уголовники, преступившие блатной закон), мужики (заключенные, не принадлежащие ни к какой группе, но знающие законы воровской среды) и фраера (те, кто не принадлежит к воровскому миру). Это делалось во избежание резни между враждебными «мастями»: нужно было обеспечить оптимальное использование рабсилы. «Масть» и в лагерном мире, и в уголовном определяла ранг человека в тюремной иерархии. Наивысшее место занимают цветные и полуцветные. Среди цветных некоторые уголовные специальности автоматически определяют социальное положение: взломщик несгораемых сейфов занимает более высокое место, чем карманник. В самом низу находятся кусочник, крохобор, говноед, помоечник.

Однако иногда эти категории не учитывались. В частности, ими пренебрегали в лагере, что порождало дополнительный террор. Жак столкнулся в камере с группой блатных, причем даже не понял, кто они такие, но ему удалось вызвать в них интерес своими рассказами о Париже. «Эти были еще не самые худшие! И потом, нужно же соображать, что к чему! У кого мозги работают, тот и в ГУЛАГе выживет… если повезет». Первый разговор с настоящим крупным вором в законе состоялся у Жака в свердловской пересыльной тюрьме.

Жак по натуре был оптимистом, чему способствовало и его чувство юмора. Он вспоминал, как был ошеломлен, когда через много лет ехал по уже знакомым пересыльным тюрьмам на запад и его окликнул один надзиратель, не совсем понимавший, блатной он или нет: «В 1955 году, за несколько месяцев до ХХ съезда, когда тюремному персоналу было велено вести себя помягче, один надзиратель спросил, не возражаю ли я, чтобы меня поместили в одну камеру с уголовными. Я просто опомниться не мог от изумления. Всё равно что вас вдруг поместили в четырехзвездочный отель. Как если бы он у меня спросили: “Месье, вы ничего не будете иметь против, если мы поместим вас с этими людьми?” Раньше-то им было всегда плевать на мое мнение!»

Очень скоро Жак лишился не только хваленого пальто из верблюжьей шерсти, но и всех мало-мальски ценных вещей, их украли блатные. Сам того не зная, он пришел к тому же выводу, что и другой узник ГУЛАГа, попавший туда позже него и обратившийся ко всем собратьям по несчастью с советом: «Тут имей, что можно всегда пронести с собой: знай языки, знай страны, знай людей. Пусть будет путевым мешком твоим – твоя память. Запоминай! запоминай! Только эти горькие семена, может быть, когда-нибудь и тронутся в рост» [24].

Многие пересыльные тюрьмы остались еще с царских времен, но советский режим создал и новые. На восточном направлении самыми известными были тюрьмы в Кирове, Свердловске, Новосибирске, Омске, Красноярске, Вятке. Личность вновь прибывших проверяли по данным, указанным на запечатанном конверте с их делом. Затем обыскивали, отправляли в душевую и распределяли по камерам. В некоторых пересылках арестантов, прежде чем расселить по камерам, распихивали малыми группами по крошечным клетушкам, похожим на шкафы. «Не помню, как называлась тюрьма, в которой нас закрыли в таком чулане. Нас было мало, человек десять-двенадцать, все с пятьдесят восьмой статьей, то есть политические. И с нами мальчик на вид лет восьми, он еще как следует говорить не умел. Он все время шутил, рассказывал смешные истории, и наши удрученные физиономии его явно забавляли. Наш закуток был огорожен от коридора стеной высотой в два с половиной метра, но сорванца это не смутило. Он вскарабкался на стену, спрыгнул с другой стороны, отодвинул засов и, торжествуя, распахнул дверь с криком:

– Все на выход с вещами!

Мы не смели шевельнуться, обмирая от ужаса при мысли о том, что нам незаконно открыли дверь. Мимо проходил охранник, он отвесил мальчишке подзатыльник, а нас обругал: на что мы годимся, взрослые, если не можем угомонить ребенка!»

И всё же в этих временных тюрьмах дисциплина была не такой жесткой, ведь начальство знало, что не успеет оно отправить провинившегося в карцер, как ему уже надо будет ехать дальше. Отделение мужчин от женщин тоже иногда нарушалось, особенно в тюрьмах, удаленных от Москвы. «Однажды, когда меня вели в камеру, я увидел полуоткрытую дверь, что было строго запрещено, а за дверью оказалась женская камера. Было жарко, женщины сидели в страшной тесноте, поэтому они все были голые. Только на некоторых оставались лифчики, потому что ходить без лифчика неудобно, груди мешали… Что это было за зрелище! Все эти обнаженные тела, эти серые от грязи лифчики, и молодые женщины, разгуливавшие без лифчиков, потому что им и так было удобно, и остальные, кричавшие им, что они выставляются напоказ… А уж чего я наслушался, пока проходил мимо!

– Давай к нам, парень, иди, с нами не соскучишься! Мы тебя живо согреем!

Надо сказать, что эти призывы меня впечатлили. В ГУЛАГе ходили слухи о лагере Яя, одном из первых женских лагерей, преимущественно для уголовниц, который открылся в начале тридцатых на реке Яя около Транссибирской магистрали приблизительно в ста восьмидесяти километрах к востоку от Новосибирска. В 1951 году в этот лагерь стали помещать и мужчин. Говорили, что там бывали случаи группового изнасилования лагерницами заключенных мужчин, направляемых туда по служебным делам, таким как подвозка бочек с водой. Бочки были на колесах, их тащили волы. Мужчин хватали, насиловали, сжимали им пенис носовым платком, чтобы не кончалась эрекция… Конечно, жертвы потом попадали в больницу. Я сам такого не видел, но мужчины рассказывали об этом с каким-то священным ужасом».

О пересылках Жак рассказывал чуть не с симпатией: все-таки это были места встреч, общения и обмена информацией, диспетчерские пункты, через которые прокатывались волны странников, направлявшихся по неведомым назначениям, навстречу неведомой судьбе. «Там я и начал мой “Справочник”, обогатившись лавиной сведений, наслушавшись удивительных историй, доходивших со всех сторон империи».