Роман Якобсон - Будетлянин науки

(143) В последние месяцы жизни Хлебников жил у художника Петра Митурича (1887–1956), который поссорил больного поэта с его старыми друзьями. Хлебников умер 28 июня 1922 г. в селе Санталово. В августе Митурич написал Маяковскому письмо, в котором обвинял его в присвоении рукописей Хлебникова. (Письмо стало гласным после того, как ничевоки напечатали его в приложении к сб. Собачий ящик, М., 1922; оно было перепечатано как предисловие к брошюре Альвэка Нахлебники Хлебникова, М., 1927.) В октябре 1922 г. Г. О. Винокур и Якобсон удостоверяли в записной книжке Маяковского невиновность поэта. Привожу свидетельство Якобсона: «Настоящим удостоверяю, что В. В. Маяковский поручил мне редактирование Собрания сочинений Хлебникова весной 1919 года и передал мне для этого ряд рукописей Хлебникова. Ввиду того, что издание не состоялось, приготовленный к печати материал вместе с другими материалами „ИМО“ (Искусство молодых) хранились у меня и перед моим отъездом за границу весной 1920 года были мною сполна переданы на хранение в архив Московского лингвистического кружка секретарю кружка Г. О. Винокуру, о чём мною было тогда же доведено до сведения О. М. Брика. Рукописи заперты в архиве Кружка и остаются неприкосновенными там и по сей день. Рукописи из кружка никому не выдавались. Р. Якобсон. 28 октября 1922 г.» (Катанян, 1985, 550, где приводятся и другие подробности этого «дела»). Сам Маяковский думал, что Якобсон увёз с собой рукописи в Прагу, о чём он пишет в некрологе о Хлебникове (ПСС, 12, 27).

(144) Д. Бурлюк в 1913 г. несколько раз выступал с докладом «Пушкин и Хлебников», напр., 3 ноября в Тенишевском училище в Петербурге и и ноября в Политехническом музее в Москве. См. газетный отчёт о первом вечере: «[Пушкин] для нас устарел, и нам достаточно знакомиться с ним в отроческом возрасте. Настоящая глубина у Пушкина разве только в „Египетских ночах“, всё же остальное – мель. Мы, – подводит лектор итоги под громкий смех аудитории, – находимся у Пушкина под прямым углом. Совсем не то Хлебников. Это мощный, необычный, колоссальный, гениальный поэт, и этого не чувствуют только те, кто не способен оценить вазу, вне мысли, что налито в неё» (Речь, 1913, 4.11).

(145) Чтение состоялось не раньше марта, когда сборник ещё не назывался «Сестра моя – жизнь», и не позже мая 1919 г., когда Маяковский включил книгу Пастернака в список предполагаемых изданий издательства ИМО. (Сохранилась расписка Пастернака от 29 августа 1919 г. о получении 9.000 рублей за «проданную издательству ИМО книгу стихов „Сестра моя – жизнь“» [Архив Л. Ю. Брик].) После чтения у Бриков Пастернак подарил Л. Ю. Брик специально приготовленную для неё рукопись сборника, с надписью: «Этот экземпляр, который себя так позорно вёл, надписан для Лили Брик, с лучшими чувствами к ней, devotedly Б. Пастернак» (Архив Л. Ю. Брик). Об этой рукописи см. также прим. 1 к письму 12 Якобсона Эльзе Триоле от 11 окт. 1920 г. Ср. также восп. Пастернака об этом чтении: «[…] прочтя [Маяковскому] первому стихи из „Сестры“, я услышал от него вдесятеро больше, чем рассчитывал когда-либо от кого-нибудь услышать» (Пастернак, 1985, 215). О восторженном отношении Маяковского к поэзии Пастернака вспоминает Л. Ю. Брик: «В завлекательного, чуть загадочного Пастернака Маяковский был влюблён, он знал его наизусть, долгие годы читал всегда Поверх барьеров, Темы и вариации, Сестра моя – жизнь. […] Пришлось бы привести здесь всего Пастернака. Для меня все его стихи – встречи с Маяковским» (Брик, 1963, 342, 344).

(146) Якобсон имеет в виду следующие строки из статьи «О поколении, растратившем своих поэтов»: «Именами [Хлебникова и Маяковского] определяется новая поэзия после 1910 г. Как ни ярки стихи Асеева или Сельвинского, это отражённый свет, они не определяют, а отражают эпоху, их величина производна. Замечательны книги Пастернака, может быть, Мандельштама, но это камерная поэзия, от неё не зажжётся новое творчество, этим словам не привести в движение, не испепелить сердца поколений, они не пробивают настоящего» (Якобсон, 1931, 9).

(147) Борис Фёдорович Малкин (1891–1938), левый эсер, с августа по ноябрь 1917 г. член ВЦИК, в мае 1918 г. вступил в большевистскую партию, в 1918-21 гг. заведовал Центропечатью, в 1921-22 гг. – уральским Госиздатом. Надо полагать, что речь идёт о том собрании ИМО 29 авг. 1919 г., когда были подписаны расписки, упоминаемые в прим. 169.

(148) Из поэмы «Человек».

(149) «Randbemerkungen zur Prosa des Dichters Pasternak», Slavische Rundschau 7, 1935.

(150) «Охранная грамота» в чешском переводе С. Пирковой-Якобсон и с послесловием Р. Якобсона вышла в издательстве Manes в декабре 1935 г. В том же году чешский поэт Josef Нога (1891–1945) выпустил свои переводы стихов Пастернака на чешский язык (изд. Melantrich). Ср. стихотв. Пастернака «Все накопленья и залоги…» (1936) со строкой: «На днях я вышел книгой в Праге…» В письме И. Горе (15 нояб. 1935 г.) Пастернак писал тогда же о сильном впечатлении от этого перевода: «Я не могу судить об объективных достоинствах Ваших переводов, я не знаю, как звучат они на чешский слух и что и много ли дадут чешскому читателю. Но они необъяснимым образом безмерно много дали мне. […] Отчего же имеет такую власть надо мной Ваш сборник? Скажу не преувеличивая: от него веет такой поэтической свежестью, что его присутствие в комнате стало для меня центральным переживаньем. Будто никогда не издавалось то, что служило Вам оригиналом, и только глухо носилось мною в виде предположенья. И Ваши переводы – первое явленье всего этого, даже не на чешском, на человеческом каком-то языке». Дальше Пастернак пишет: «Уже отправив прошлое письмо [от 14 окт. 1935 г. – Б. Я.], я спохватился, что не передал привета Роману Якобсону, с которым Вы знакомы и яркого, хотя и кратковременного, знакомства с которым я никогда не забывал. От всей души желаю ему здоровья и счастья. Мы часто его тут вспоминаем с одинаковой и неизменной теплотой. Если чего-ниб. не разберёте в моём письме (я пишу непозволительным для писателя образом, бессвязно и многословно) – покажите его Р. О., и он исправит мои недостатки, т. е. даст Вам дополнительные объяснения, если они потребуются» (Вопросы литературы, 1979: 7,184).

(151) Ср. Беседы, III.

(152) Vitgzslav Nezval (1900–1958), Jaroslav Seifert (1901–1987), Vladislav Vancura (1891–1942), Konstantin Biebl (1898–1951). О близких и тёплых отношениях между Якобсоном и чешским авангардом и учёным миром свидетельствует вышедший в 1939 г. маленький Festschrift Romann Jakobsonovi. Pozdrav a dikuvzddnt, co стихотворениями Незвала «Roman Jakobson» и «Dopis Romann Jakobsonovi», co статьёй Arne Novak «Tvurci znalec staroceskёho basnictvi» и анонимным стихотв. «Slovce M.». См. восп. Я. Сейферта (Seifert, 1985, 297–305 и прим. 116 в этом тексте) и В. Незвала (Nezval, 1978, 154-56) и «Послесловие» К. Поморской к Беседам, 135–137.

(153) Julian Tuwim (1894–1953), Kazimierz Wierzyriski (1894–1969), Louis Aragon (1896–1982). Co сбежавшими из Польши Тувимом и Вежиньским Якобсон встречался в Нью-Йорке во время второй мировой войны (Беседы, 137), а с Арагоном его связывала дружба с Эльзой Триоле. См. статьи Якобсона «О словесном искусстве Казимира Вежиньского» и «Le metalangage d’Aragon» (SW III).