Марат Гизатулин - Булат Окуджава. Вся жизнь — в одной строке

В отпуск Окуджава уезжал в 1955 году и с женой, а вернулся в 1956 уже один — Галина осталась у матери в Тбилиси. Какой смысл ей одной с ребёнком в Калуге сидеть? Ведь Булат сразу по возвращении из отпуска должен ехать в Москву на совещание молодых писателей.

И так получилось, что в Калугу Галина больше не вернулась. Семья твёрдо решила перебираться в Москву, и настроение было чемоданное.

В январе 1956 года в Москве открылось III Всесоюзное совещание молодых писателей. Бенедикт Сарнов, в будущем близкий друг Булата, которому он посвящал свои стихи, вспоминает об этом событии:

Открылось совещание в Доме культуры «Правды», где перед нами с отеческим напутствием выступил сам Шолохов. А потом мы, как это практиковалось ещё у нас в институте, разобрались по семинарам: поэты — с поэтами, прозаики — с прозаиками, критики — с критиками.

Шолохов был доброжелателен, предвкушая, что за кулисами его ждёт запотевшая рюмка:

Мои друзья из нашего писательского руководства ставят меня иногда в неловкое положение. Дескать, тебе необходимо выступить: «Скажи молодым писателям прочувствованное слово».

— А о чем?

— Ну, о том, что писательский труд не легкий, о том, что бывает он тяжел, что писательская профессия трудна, что это святое дело.

И что же получается?

Отобрали мы из молодых триста шестьдесят самых талантливых, самых способных. И стоит ли мне с такими способными говорить об азах? Буду говорить, как с равными равный. (XX)

С поэтами проводили семинары мэтры Михаил Светлов, Илья Сельвинский, Сергей Наровчатов.

Николай Панченко и москвичи Нина Бялосинская, Владимир Львов, Наталья Астафьева, с которыми Булату вскоре предстояло близко подружиться, попали на семинар к Илье Сельвинскому.

Панченко вспоминал:

Там сложилось московское «мы»: Володя Львов (найдите его книги), Нина Бялосинская, Наташа Астафьева. Придирчиво читали друг друга, учились не льстить и не завидовать. Мы были без книг, а другие (еще несколько человек) уже имели книжки, про которые Сельвинский сказал после обсуждения: «Надо вырыть большую яму, зарыть эти книжки, положить большой камень да еще вбить осиновый кол и после этого попробовать писать». Мы перестали быть «молодыми» тогда, в 1956 году, когда Илья Львович всех четверых назвал мастерами [140] Панченко Н. Как погасили факел // Панченко Н. Слово о великом стоянии: Стихотворения 1941–2003; Поэмы конца века; Проза. [М.: Б. и., 2004]. .

Окуджава попал на семинар к Сергею Наровчатову. Тот запомнил Булата ещё по Воронежской конференции, потому и взял его к себе. Вторым руководителем этого семинара был Сергей Орлов, тоже хорошо знакомый Булату ещё по Воронежу, а потом и по Калуге.

Интересно отметить, что на своём семинаре Булат Окуджава не подружился ни с кем, кроме самого руководителя семинара Сергея Наровчатова. Был, правда, ещё один поэт, Даниил Долинский, но с ним Окуджава был знаком давно, ещё по Тбилиси.

А вот с вышеупомянутыми поэтами семинара Сельвинского они подружились крепко и на всю жизнь. Булат с Володей Львовым особенно близкими друзьями стали. Оба участники войны, почти ровесники — у них были и другие точки соприкосновения, кроме поэзии. К сожалению, дружба получилась недолгой — через пять лет Владимир Львов трагически погиб. Ему было всего тридцать пять лет.

Бялосинская особенно близко подружилась с Панченко. Ну очень, очень они сдружились… Так, что жили потом много лет вместе. До самой смерти. Николай Васильевич Панченко, его жена Варвара Викторовна Шкловская и Нина Сергеевна Бялосинская.

Вернёмся, однако, к дружбе семинариста Окуджава с руководителем семинара Наровчатовым.

Много лет спустя в интервью на вопрос о первых литераторах, с которыми ему довелось общаться, Булат Окуджава будет говорить, что это был Сергей Наровчатов.

И в повести «Подозрительный инструмент» скажет об этом:

Он заехал к своему единственному знакомому литератору — Сергею Наровчатову.

Поэтому неудивительно, что в первой своей книге, вышедшей в Москве [141] Окуджава Б. Острова. М., 1959. , Окуджава поместил стихотворение «Колокол», посвящённое Сергею Наровчатову.

Хорошие отношения между мэтром и его семинаристом сохранятся на долгие годы. И даже когда стали появляться и стремительно завоёвывать слушателя одна за другой песни Булата, Наровчатов не ополчился против них, в отличие от многих своих коллег, почувствовавших зависть к «лёгкому» успеху никому ещё вчера неизвестного, невесть откуда взявшегося грузина. Свидетельством тому хотя бы дневниковая запись драматурга Александра Гладкова от 26 декабря 1961 года:

Только что пришёл с заседания бюро секции поэтов, где происходило обсуждение стихов и песен Булата Окуджавы. Мне утром по телефону Боря Слуцкий сказал, что готовится разгром, и пригласил придти на выручку. В старом здании клуба наверху собралось человек тридцать-сорок: кроме членов «бюро» — молодые поэты и пр. Вокруг стола сели организаторы собрания; остальные тут же рядом, у стен. Окуджава пришёл с гитарой в чёрном чехле, явно волнуясь. Он только на днях был принят в члены ССП. Сперва он читал. Потом стал петь. Ему Смеляков, Луконин и др. бросали недружелюбные реплики, вроде: «Нет, ты спой, что на этих своих вечерах поешь!» Окуджава, бледный и нервный, отвечал: «Я всё спою»… И постепенно произошло чудо: талант поэта-исполнителя, обаяние его и ответные токи от большинства слушавших, которое было настроено вроде меня, т. е. заранее настроено дружески и знало эти песни, сделали своё дело — атмосфера как-то удивительно переменилась, и к началу обсуждения стало ясно: «прорабатывать» Окуджаву не удастся. Хотя против него говорили глупости (дурак Ситковский, провокационно-двусмысленно — Коваленков, Солоухин, В. Лифшиц), другие (Боков, Слуцкий, Наровчатов, Дик и пр.) хвалили Окуджаву так прямо и точно, что замысел организаторов был сорван. Всё кончилось триумфом Окуджавы. Чем-то это мне напомнило прекрасный фильм «12 рассерженных мужчин» — и это тоже могло быть сюжетом о победе поэта. По мере хода обсуждения Смеляков всё чаще стал спускаться в ресторан и к концу совершенно напился так, что жене пришлось его увести.

К слову сказать, поэтические мэтры Смеляков и Луконин очень скоро переменили своё отношение к Булату Окуджаве и его творчеству. Но гитара всё равно раздражала. Владимир Корнилов вспоминает:

Упомянул я о луконинской книге [142] Луконин М. Товарищ поэзия // Знамя. 1961. № 2. С. 188–189. не ради приведённой цитаты, а ради вот этой: «Отложил бы Окуджава гитару, сел бы плотней к столу — ведь идут годы, за плечами война, что же останется от концертов — магнитофонные записи?» И дальше о Булате: «В нём действительно живёт поэзия, а он думает, что ему нужна слава. Пусть будут и эти песни — но на каком-то втором плане, необходимо главное…» и т. д.