Марат Гизатулин - Булат Окуджава. Вся жизнь — в одной строке

Мне довелось увидеть роддом на Кипре — так там родственники вваливаются большой толпой в палату к своей роженице, и не в бахилах и белых халатах, а кто в чём пришёл, и все вместе радуются, и все тискают новорождённого младенца, сидят в палате подолгу, хоть до утра. И никому дела до них нет — благо палаты на одну роженицу. И инфекции нет никакой. Загадка.

Ещё письмо Булата в роддом:

Пересылаю тебе поздравительные телеграммы. Ты их не потеряй. Как твоё здоровье? Как Пикелиш? Ты не сообщаешь, есть ли у него волосики. Ты больше к окну не подходи и вообще больше не вставай: это вредно. Сегодня посылаем тебе булочки. Мы живём дружно, каждый делает своё дело. Ждём тебя. Вчера я купил в магазине ванночку. Можешь обрадовать Пикелиша. Интересно, купают ли там детей, и если да, то как он реагирует на водичку? Ванночка глубокая, удобная, как море. Я думаю, ему понравится. Уже ходят ученики. Жизнь идёт нормально.

А как Пикелиш, очень большой крикун?

Следи за собой. Не злоупотребляй хорошим самочувствием.

Крепко вас обоих обнимаю и целую.

Видимо, папа невнимательно читал предыдущую записку Гали или забегался и забыл, что о волосиках младенца она уже писала. Почитаем ещё несколько записок Булата:

Получилась с метрикой ерунда.

Какую фамилию матери записывать в неё? В паспорте и в справке Смольянинова, а в брачном свидетельстве — Окуджава. Они сказали, чтобы в больнице на справке приписали бы к твоей фамилии мою, т. е. твою двойную фамилию. Всё это на той же справке, там есть местечко.

Теперь о твоей выписке. Ты пишешь, что 10-го, но 10 воскресенье, кто же будет тебя оформлять? Нельзя ли в субботу? В воскресенье тебя не оформят, а в понедельник я ведь буду очень занят, когда же всё это устраивать?

Сейчас же ответь мне свои соображения, чтобы я ориентировался.

Как Пикелиш? Мы его очень хотим увидеть. Завтра отправляемся за кроваткой.

Целую, Булат.

Вот мы и явились. Кисельку не принесли, т. к. клюквы я не достал. Немножко потерпи.

Говорила ли ты о выписке? Нельзя ли сегодня вечером, вот было бы здорово!

Напиши сейчас же, о чём ты договорилась с врачом. Больше писать не хочется, хочется говорить. И Пикелиш тоже, наверное, хочет домой. Пусть же его отпускают. С понедельника я в первой смене, и поэтому день будет загружен, а в воскресенье трудно с такси, постарайся сегодня. Ну, конечно, можно в крайнем случае и в воскресенье.

Так что дело не только в нашем желании, но и в технических возможностях.

Целую, Булат.

Действуй!!!

Сегодня Игорьку выправил первый документ. Потом пошёл на Сабуртало и купил кроватку. Теперь всё готово. Передаю тебе письма и фотографии из Тбилиси. У нас всё хорошо. Завтра мы в три часа с Кл<���авдией> Игн<���атьевной> придём, а ты постарайся уточнить свой вопрос. Поцелуй Пикелиша от меня крепко. Поменьше волнуйся за него, ничего с ним не приключится. Будешь волноваться — будет он крикунчик. Как твоя изжога?

Крепко целую, Булат.

Сабуртало — так в Тбилиси толкучка называлась, которая располагалась в одноимённом районе города. Здесь, в Калуге, никакого Сабуртало, конечно, не было, но для Булата и Гали это слово было синонимом базара.

Почему-то эти письма Булата в роддом показались странными и неестественными Дмитрию Быкову. В своей книге он пишет:

В этих письмах вообще удивительные перепады — то сплошные нежности, то грубоватые шуточки, то просьбы договориться с врачами о выписке в субботу, потому что в понедельник он «будет очень занят». Работы у него в это время действительно много — он перешёл в газету, при этом работает в вечерней школе, где как раз ушла в декрет словесница, а Окуджаве срочно нужны деньги. То он бесконечно умиляется малышу, то строго предупреждает: «Поменьше волнуйся за него, ничего с ним не приключится. Будешь волноваться — будет он крикунчик».

Никаких перепадов нам в этих письмах заметить не удалось, они всё время и нежные, и остроумные. И какая шутка могла показаться Дмитрию Львовичу грубоватой, про папиросы, что ли? Где строгость в приведённой фразе: «Поменьше волнуйся… будет он крикунчик» — разве это не то же самое «бесконечное умиление малышу» и нежная забота о маме? И срочная надобность денег непонятно, откуда взялась. И ни в какую газету он не переходил, а продолжал учительствовать.

И чем выбивается из общего настроения просьба выписаться пораньше, в субботу вместо понедельника, даже если предположить, что он врёт, что в понедельник он не очень занят? Ну, соскучился, хочет поскорее увидеть жену и сына. Что ж в том подозрительного?

Насчёт «врёт» — здесь специально так категорично сказано, и вот почему. Иногда биографы словно специально ищут, в чём бы уличить объект своего исследования. Дмитрий Быков так прямо и говорит:

Страшно сказать, но до 1956 года лирический герой Окуджавы всё врёт.

Правда, читая Быкова дальше, можно подумать, что и после 1956 года его герой ничем другим, кроме вранья, не занимался.

Другой пример подобного «разоблачения вранья» — диссертация Ольги Розенблюм: автор вообще посвятила её развенчанию мифа, который Окуджава якобы придумал вместо собственной биографии. На мой взгляд, многие ошибки у Розенблюм обусловлены её изначально неверным подходом к делу — она склонна верить любым заявлениям людей, так или иначе знавших или совсем не знавших Булата Шалвовича, но только не ему самому. Вся её диссертация построена, как некое уголовное дело, на страницах которого планомерно изобличается главный герой, совершенно сознательно искажающий факты своей неприглядной биографии. И не мне одному так показалось. Вот что пишет другой исследователь, Андрей Крылов, по поводу характерных оборотов речи, употребляемых О. Розенблюм:

Способы изображения Окуджавой собственного прошлого, собственная биография в большинстве случаев подаётся, сведения о себе подобраны, не был последователен, рассчитаны… — все эти выражения заставляют читателя увериться в том, что поэт создавал свой биографический миф сознательно, целенаправленно и расчётливо [80] Крылов А. Е. Размышления о самоиронии, корректности цитирования, агглютинации и конфабуляции, или О том, как и когда молодые поэты «били» Булата Окуджаву // Голос надежды. Вып. 6. М., 2009. С. 243. .

Исследовательница настолько увлеклась ролью следователя, что постоянно выводит своего «подследственного» на чистую воду:

На вопрос о том, долго ли он работал в газете, Окуджава также отвечал не очень точно: «Два года. После XX съезда уехал в Москву», — однако, видимо («видимо» — это веский аргумент! — М. Г. ), в газету он всё-таки перешел не в 1954 году, а еще в 1953, уволившись из 5-й школы.