Марат Гизатулин - Булат Окуджава. Вся жизнь — в одной строке

Директор школы Колябин

В левом углу на заявлении резолюция:

Т. Строганову

Оформить приказ о переводе т. Окуджава из шрм № 5 в шрм № 2 основным работником на свободные часы.

15 января 1954 г.

И вот через неделю появляется приказ о переводе:

Выписка из ПРИКАЗА № 15

Отдела учебных заведений Моск. — Киевск. ж. д.

От 22 января 1954 года

Окуджава Б. Ш. от должности учителя русского языка и литературы ШРМ № 5 освободить и перевести в ШРМ № 2 основным преподавателем русского языка и литературы в 8-х классах на свободные часы, со ставкой по Постановлению СНК СССР и ЦК ВКП/б от 11/8–48 г. за № 875.

Основание: заявление Окуджава от 14/I-54 г., с согласием директора ШРМ № 2 и резолюцией нач. школьного сектора Скрипкина.

Нач-к Отдела учебных заведений

Московско-Киевской ж. д. /Красников/

Ещё раз отметим, что ШРМ № 2 располагалась в том же здании, что и дневная № 10, где он замещал жену, что было очень удобно. Сотрудники и ученики этих двух школ между собой не пересекались, так как одни занимались с утра, а другие вечером, да и входы в здание у них были разные. Так что подруга Галины Элеонора Меньшикова, например, даже и не знала, что в их здании была ещё и вечерняя школа.

О работе Булата в одном из интервью вспоминает известная актриса Тамара Сёмина:

Школа рабочей молодежи № 2 г. Калуги, 9-й, 10-й класс… Он потрясающий педагог, он мне очень помог в этой жизни…

Итак, я стала библиотекарем в школе рабочей молодежи, я была там и завхозом, и секретарём, и уборщицей, я подметала, вытирала эти парты, цветочки развела… И среди этих педагогов был педагог по литературе — Булат Шалвович Окуджава. А тогда он был удивительным педагогом. Надо сказать, наш класс и вообще вся школа очень любили его.

Люди приходили от станков, кто засыпал, кто недомогал, кто-то устал. И, надо сказать, Булат Шалвович как-то чувствовал состояние этих людей, и поэтому самое интересное, мне так кажется… он строил свои уроки всегда откуда-то… или, наоборот, от сегодняшнего дня он нас опрокидывал в XVIII век, в XIX век…

Декретный отпуск заканчивался, и Галине нужно было выходить на работу, если бы не было замены. Но её продолжал заменять муж, и она смогла взять дополнительный отпуск без сохранения зарплаты. Так до конца учебного года он её и заменял. И Элеонора Меньшикова смогла взять дополнительный неоплачиваемый отпуск, муж подруги и её подменил.

О результатах его работы можно судить по впечатлениям вернувшейся после отпуска Элеоноры. Она была несколько обескуражена. Оказывается, пацаны (школа была мужская) за два с половиной месяца успели страшно полюбить нового учителя. Элеонора Никитична спросила учеников, что же они проходили в её отсутствие, и ученики наперебой стали пересказывать ей то, что им говорил Булат Шалвович, как водил их куда-то на экскурсии… Она пришла в ужас: это всё было не по программе.

— Я с огромным уважением отношусь к его творчеству… Но вообще он был анархистом. После того, как после его замещения я пришла в школу, всю программу за время моего отсутствия нужно было проходить заново. Он рассказывал им про Бунина, Вересаева, всё, что угодно, только не по программе. А как я 10-й класс выпускать буду?

«Ну, я очень рада за вас. А теперь давайте по программе», — сказала тогда Элеонора Никитична своим ученикам.

А вот воспоминание ученика этой школы, Олега Шустова. Правда, он учился не в том классе, где Окуджава замещал Элеонору Меньшикову, а в том, где он замещал свою жену:

— Когда я учился в девятом классе в январе 1954 г., Галина Васильевна ушла в декретный отпуск. Вместо неё классным руководителем стал Булат Шалвович. Он же преподавал литературу. Он быстро завоевал доверие класса. Нами он воспринимался скорее как старший товарищ. С ним можно было поговорить о тех поэтах, которые в то время были запрещены. Например, Есенин.

Да, в общем, «показания» учительницы и ученика совпадают. И ещё один любопытный эпизод, связанный с его временным преподавателем, приводит Шустов:

— Вспоминаю очень интересный случай. Однажды накануне выборов я поджёг в классе на уроке ботаники бумаги. Обычная детская выходка. С криком: «Здесь враги Советской власти хотят спалить избирательный участок!» — учительница ботаники побежала к директору. Милый и добрейший Иван Фокич Петренко поручил Булату Шалвовичу разобраться. Булат Шалвович собрал весь класс после уроков и спросил, кто это сделал. Все молчали. Тогда он дал слово, что не скажет никому, если виновник признается. Я встал и сознался. На этом инцидент был исчерпан.

Булат Шалвович руководил классом одно полугодие. Галина Васильевна в школу больше не вернулась.

В марте жена и тёща вместе с маленьким Игорем уехали в Тбилиси («пока тепло станет»), оставив Булата наедине с его стихами.

Конечно, Галине было нелегко без мужа, но условия в Тбилиси куда лучше, чем в Калуге, — всё-таки отдельная и по тем временам большая квартира, а не комнатка в чужом доме с удобствами во дворе.

Ирина Живописцева вспоминает:

В Тбилиси я всё приготовила к встрече малыша, хотя, кроме брата, помощников не было: всё вымыла, выстирала, накрахмалила. На дверях брат повесил таблички: «Комната отдыха» и «Комната матери и ребёнка».

Две армейские койки для мам, рядом с каждой попарно связанные канцелярские стулья для малышей, пеленальный столик из чертёжной доски Гены и знаменитый ящик-тахта, накрытый ковром, — вот обстановка «комнаты матери и ребёнка». С детскими вещами было трудно, поэтому байковое одеяло — «приданое» мужа после окончания училища — разрезали пополам, и получилось два детских одеяла, в которых мы вместе с сестрой выносили малышей на прогулку на руках (колясок тогда не было). К нам иногда присоединялся брат. Сохранилась фотография, где Гена сидит на скамейке и на каждой руке у него по младенцу — два полосатых пакетика.

Булату очень кстати пришёлся «отпуск» от семьи. Надо было наконец делать мощный прорыв в литературную Калугу. Зря он, что ли, в вечернюю школу переходил? Теперь ему никто не мешает заниматься любимым делом — стихами, и он полностью отдаётся этому, хотя его совсем не печатают. Надо наконец закончить давно начатую поэму о легендарном калужанине Константине Циолковском — эта поэма должна открыть ему широкую дорогу в семью калужских писателей.

В то же время он скучает по семье и в одном из писем жене в Тбилиси пишет:

Он писал это стихотворное письмо, разглядывая фотографию сына, присланную из Тбилиси, и вдруг написалось что-то страшное, пророческое: