Марат Гизатулин - Булат Окуджава. Вся жизнь — в одной строке

Крутые события и повороты в жизни Булата Окуджавы удивительным образом всегда совпадали с событиями и поворотами в жизни страны. Я уж не говорю, что родиться он умудрился в будущий День победы, а умер в День России.

В тот же день, когда Окуджава был принят в газету, в «Молодом ленинце» было опубликовано постановление ЦК КПСС от 4 января «О дне памяти В. И. Ленина», согласно которому этот знаменательный день переносился с 21 января на 22 апреля. Мне представляется это постановление особенно важным для понимания бурно меняющегося политического и морального климата в стране.

Принято считать, что крутой поворот от людоедской практики сталинского периода к «социализму с человеческим лицом» произошёл в 1956 году, когда на XX съезде небезызвестной партии её новый лидер Хрущёв огласил доклад, где высказался о культе личности Сталина. С этого, мол, начались так называемая оттепель и очеловечивание.

На самом деле процесс начался значительно раньше, сразу после смерти Сталина. Постепенно, потихоньку, мелкими шажками. И одним из таких знаковых шажков было постановление ЦК КПСС от 4 января 1955 года.

Помню поразившее меня наблюдение, когда я, днями просиживая в библиотеках над старыми газетами, обратил внимание на странную особенность того времени: очень любили они отмечать день смерти тех, кого причисляли к «своим». В главе о калужской школе № 5 об этой некрофилии я обещал поговорить позже, и вот это время пришло. Причём отмечались не обязательно круглые даты и не самых выдающихся личностей. Дни рождения, конечно, тоже тогда отмечали, но скромнее и, как правило, только круглые даты. Если это, конечно, не Ленин или подельник его близкий. Впрочем, двадцать восьмая годовщина со дня смерти Ильича в 1952-м заняла гораздо больше газетной площади, чем восемьдесят вторая со дня его рождения.

Так же со смертями и остальных. Ну ладно бы столетие смерти Гоголя, — попадались, к примеру, в газетах тех лет сообщения о пышных торжествах, связанных с 451-й годовщиной со дня смерти Алишера Навои.

Какое-то кладбищенское настроение создавалось у людей, когда они изо дня в день отмечали чью-то смерть. Но это всё так, к слову: может быть, социологам или психиатрам пригодится.

Эта практика не сразу, но довольно быстро ушла после смерти Сталина — уже к концу 1953 года картина стала меняться. И вот теперь ещё и это постановление. И хотя в нём ни о ком, кроме Ленина, сказано не было, все с облегчением вздохнули и забыли впредь праздновать дни смерти.

Вот как Хрущёв обосновал своё решение:

После смерти В. И. Ленина установилась традиция отмечать память В. И. Ленина — великого основателя и мудрого вождя Коммунистической партии и Советского государства — в день его кончины, 21 января.

В первые годы после смерти В. И. Ленина этот день в сознании советского народа и Коммунистической партии непосредственно связывался со скорбным событием — окончанием жизненного пути великого вождя В. И. Ленина, отсюда вытекал торжественно-траурный характер мероприятий, отмечавших светлую память В. И. Ленина.

Оправдав таким образом предыдущую практику, Никита Сергеевич перешёл к обоснованию новых правил:

За прошедшие 30 лет после смерти В. И. Ленина в нашей стране произошли гигантские социалистические преобразования.

Ленинизм является великим жизнеутверждающим учением, освещающим путь строительства коммунизма. Ленин живёт в великих делах Коммунистической партии Советского Союза, в новых успехах нашей советской Родины, уверенно идущей по пути к коммунизму. Идеи Ленина оказывают могучее влияние на весь ход мировой истории. Идеи Ленина живут и побеждают в делах трудящихся лагеря мира, демократии и социализма, в растущем и крепнущем международном движении за мир и дружбу между народами, за демократию и социализм.

В сознании народов нашей страны и трудящихся всего мира с именем В. И. Ленина, с его учением связываются великие победы советских людей в строительстве коммунистического общества. Поэтому теперь целесообразно отмечать память В. И. Ленина не в день его смерти, что накладывает печать траура и скорби, а в день рождения В. И. Ленина — 22 апреля, придав этой дате значение праздника, что будет более соответствовать всему духу ленинизма как вечно живого, жизнеутверждающего учения.

Пусть читатель не ропщет на пространные цитаты — мне кажется, что эти приметы времени очень важны и в биографии Булата Окуджава тоже.

При поступлении на новую работу он, как полагается, пишет автобиографию. Текст этой автобиографии отличается от всех предыдущих тем, что здесь Окуджава уже значительно подробнее пишет о своих родителях. Хотя до XX съезда КПСС ещё далеко, но всё же времена изменились, и он уже снова, как и в далёком детстве, может с гордостью писать и об отце, и о матери.

Но и в этой автобиографии он не вполне откровенен. В частности, Окуджава пишет, что в 1941 году уехал в эвакуацию, успев окончить десятилетку. Это не совсем верно, или, точнее, совсем неверно. В Грузию он уехал годом раньше, причём не окончив и девяти классов. Объяснение этому лукавству, видимо, кроется в следующем. Если был в эвакуации, то остаётся возможность когда-нибудь вернуться в Москву, как вернулись те, кто эвакуировался в связи с войной. А если уехал за год до войны, то вроде бы добровольно покинул Москву — и назад пути уже не будет.

В результате одной маленькой «неточности» становится абсурдной другая информация в том же абзаце автобиографии, которая как раз правдивая. Речь идёт о том, что Окуджава в июне 1942 года добровольно ушёл на фронт. Чего это вдруг добровольно, если призывник окончил десятилетку и ему исполнилось восемнадцать лет? Другое дело, если юноша НЕ окончил школы. Такие лица по действующему тогда законодательству подлежали призыву в армию лишь по исполнении девятнадцати лет.

Осторожно скорректирована в автобиографии и должность отца, на которую он поначалу был назначен в Нижнем Тагиле, а также ряд других сведений.

Однако приведём этот документ полностью:

Я, Окуджава Булат Шалвович, родился в Москве 9 мая 1924 г. Мой отец, Окуджава Шалва Степанович, находился на работе в полит. органах РККА. Мать, Налбандян Ашхен Степановна, училась в Коммунистической академии.

В 1931 году поступил в первый класс 69 школы в Москве, где закончил три класса. Отец в эти годы работал первым секретарём Тбилисского комитета партии, мать — в оргинструкторском отделе М.К.

В 1934 г. отец был направлен на Урал первым секретарём Нижнетагильского горкома ВКП (б). Мать — секретарём одного из нижнетагильских райкомов ВКП (б).

В Н. Тагиле я продолжал обучение в школе. В 1937 г. отец и мать были репрессированы, и я с бабушкой и младшим братом переехал в Москву.