Вадим Верник - Книга победителей [litres]

– Я хорошо помню все ваши роли в «Современнике» – вы были долгое время в театре на особом положении. Репертуар во многом был ориентирован на Неёлову. Интересно, вы чувствовали зависть других актрис?

– Все время говорили, что я либо племянница Волчек, либо ее сестра младшая. Но за кулисами никогда таких разговоров не было, хотя меня предупреждали, что «Современник» – театр непростой, что могут запросто съесть в первую же неделю.

– Мне кажется, вы не из тех, кого можно съесть.

– Знаете, Вадим, я никогда в жизни с этим не сталкивалась. Я не знаю, почему меня это миновало. Я думаю, что профессиональные люди, когда видят, что ты полностью отдаешься театру и делаешь это неплохо, тебя принимают.

– Скажите, а у вас самой было ощущение эйфории от того, что так удачно складывалась судьба? Или уже все воспринималось как должное? К хорошему ведь быстро привыкаешь.

– Я была просто счастлива, и все. Я действительно много играла: у меня в сезоне было по четыре премьеры. И я никогда не уставала от этого. Наверное, когда ты получаешь такое удовольствие, ты не устаешь. Ты как аккумулятор, который заряжается в пути. Вот тогда еще я была безответственна, потому что еще не стала по-настоящему актрисой. Когда тебя уже знают по фамилии, вот тогда наступает страх.

– Фамилия «Неёлова» была не просто гарантией качества – это означало высший пилотаж в профессии.

– Я тогда об этом не думала совершенно. Для меня это было естественно – так жить.

– Вы говорите, что время самое счастливое, когда была такая востребованность. Но вот что поразительно. Когда ваш муж Кирилл Геворгян, дипломат, отправился в командировку в Европу, вы уехали вместе с ним, – причем на долгий срок. Понятно, вы приезжали в Москву играть спектакли. И все-таки, насколько для вас как для актрисы и такой ненасытной творческой натуры всё это было драматично?

– Это было драматично, безусловно. Я просто понимала, что это в чем-то сродни «Осенней сонате», которую мы сейчас играем. Потому что эта профессия требует жертвоприношения, хоть это и громко очень звучит, тем не менее это так. Как только ты начинаешь ей даже немножко изменять, то у тебя случаются потери. Но несмотря на то что у меня была маленькая дочка, я не могла на пять лет бросить театр. Поэтому в Париж дочь и муж уехали без меня. И я так построила свою жизнь, что жила пунктиром по двадцать дней. За те дни, которые я была в Москве, я должна была сыграть репертуар двух месяцев – пятнадцать-двадцать спектаклей.

– А потом двадцать дней в Париже, и там тихая, созерцательная жизнь. Так?

– Я приезжала в Париж совершенно уставшая. Я там была неприменима ни как мать, ни как жена. Я просто лежала, читала, жила совершенно другой какой-то жизнью. Потом опять на двадцать дней сюда. Я играла почти каждый день и думала: боже мой, как это тяжело, это невозможно. Но когда это время закончилось, я подумала: боже мой, как скучно, что я не играю каждый день. (Улыбается.)

– Потом вашего мужа направили послом в Нидерланды. Я помню какой-то репортаж – кажется, в программе «Время», – как вы, в статусе жены посла, устраивали прием. Такая абсолютно великосветская история. Для вас это было вынужденное занятие, или вы от этого получали удовольствие?

– Никакого удовольствия я не получала. Совершенно для меня не близкая роль, на сопротивление материала, что называется. Но я понимала, что должна это делать, потому что и так я только на двадцать дней приезжаю.

– То есть в Голландии история повторилась?

– Конечно. И в Голландии шесть лет я провела так же. Но там уже и дочка мою роль играла: присутствовала на приемах, замечала все недостатки, которые нужно исправить. Ника прекрасно знает три языка и умеет себя вести. В этом смысле я была спокойна, что она меня заменяет.

– А вам, кстати, пришлось изучать какие-то правила дипломатического этикета?

– Перед самым отъездом я ходила на такие занятия, знакомилась с этикетом. И это было очень интересно. Интересно и увлекательно.

– Матерью вы стали далеко не в юном возрасте.

– Я просто успела, что называется, в последний вагон прыгнуть. Поэтому это было такое неожиданное счастье и даже, я бы сказала, самое сильное потрясение. Я абсолютно не уставала, когда дочка была совсем маленькая, – знаете, когда женщины говорят: это так тяжело, ребенок. Мне так всё было интересно и так нравилось это всё, что я даже не понимала, как можно говорить, что я устала. Наверное, это был возраст, когда я готова была к этому.

Наверное, в молодом возрасте, совсем молодом, таких эмоций не испытываешь. Хотя, когда я читала «Осеннюю сонату» Бергмана в первый раз, нашла для себя очень много пересечений.

– Ваша героиня в спектакле «Осенняя соната» сделала выбор: она полностью подчинила себя профессии. У вас все-таки другая ситуация. «Осенняя соната» – это такой психологический поединок матери и дочери. А у вас с Никой бывают нестыковки?

– Я думаю, они есть у всех. Об этом можно судить по тому, как часто после спектакля подходят и говорят: это абсолютно моя история. Безусловно, и у нас с Никой бывали сложности. У меня самой сложились очень близкие отношения с папой, но с мамой всё складывалось не очень гладко. Она была властной женщиной, и поскольку никакого отношения не имела к моей профессии, то многого не понимала. А объяснить какие-то вещи человеку, который занимается другим делом, практически невозможно. Потом и моя Ника, уже в возрасте шестнадцати лет, сказала мне, что всё ее детство состояло из расставаний со мной. «Ты всё время уезжала, я всё время тебя теряла, – сказала она мне однажды. – Когда ты приезжала, я была так счастлива, а через несколько дней ты опять уезжала». И еще как-то она мне сказала: «Ну ты же меня не воспитывала». Правда, потом сказала, что, если бы я бросила свою профессию и занялась только ее воспитанием и «котлетами», она бы мне этого тоже никогда не простила. Поэтому я очень ей благодарна. А сейчас, когда она тоже занимается творческой профессией, она меня понимает абсолютно.

– Ника стала художником?

– Она училась в Лондоне: закончила магистратуру по скульптуре, занимается инсталляциями. И никаких не может быть разговоров про выбор между профессией и еще чем-то. Она работает вообще круглосуточно.

– Вернемся к театру. Знаю, что периодически вы отказываетесь от ролей. И Галина Волчек мне об этом с болью рассказывала.

– Я не отказываюсь, нет. Единственный раз отказалась от роли, поскольку посчитала, что я там не нужна. Просто играть, чтобы поставить галочку, что у меня еще одна премьера, – я такой задачи себе никогда не ставила. Мне не хочется опускать планку, понимаете? Когда ты уже сыграла Чехова, Шиллера, Гоголя, Олби, Шекспира, то, конечно, не хочется играть, просто чтобы что-то играть. Во-первых, наступает возраст, когда неприемлемо играть восемнадцатилетнюю или даже тридцатилетнюю женщину. Это же не опера, где ты раскинул руки и запел. Поэтому на определенный возраст уже очень мало хорошей драматургии, которая была бы тебе интересна.