Вадим Верник - Книга победителей [litres]

Сейчас у Евгения Витальевича, как зовут его большинство людей, совсем другой быт и совсем другое положение. В ноябре 2016-го, накануне 50-летия, мы вновь сделали интервью, уже для журнала ОК! – в его просторном рабочем кабинете в Театре наций. Совпала еще одна дата – десять лет с того момента, как он стал художественным руководителем. Благодаря Миронову Театр наций – это одно из самых креативных творческих пространств Москвы.

– Женя, что для тебя главное в художественном строительстве театра?

– Знаешь, Вадик, я по-прежнему ищу мир, в котором с детства запирался со своими фантазиями, тот мир, когда мама чайником грела табуретку, чтобы мне было тепло. Вот и в театре мне важно, чтобы было комфортно самым разным художникам. Мы открыли на Страстном новую площадку, так что мы еще больше расширяем клуб талантливых людей. Должно быть больше философов, архитекторов, режиссеров, которые с помощью театра найдут новый язык, который будет интересен зрителям. Надо идти дальше и рисковать. Мы должны быть очень честными по отношению к самим себе.

– Я удивился, когда узнал, что в Театре наций ты репетируешь «Иванова». Это ведь не самая выигрышная пьеса Чехова. Почему такой выбор?

– Я каждый день задаю себе этот вопрос. Зачем я это сделал? А потому, что Антон Павлович написал пьесу «Иванов» за десять дней специально для театра Корша, в здании которого сейчас и расположен Театр наций. С точки зрения самого Чехова, он совершил тогда революцию в драматургии. Вся хитрость Чехова в том, что быт жизни он возводит в шекспировский алгоритм.

– В «Иванове» у тебя прекрасные партнеры: Чулпан Хаматова, Лиза Боярская, Игорь Гордин. Тебе в этом смысле везет. Мне кажется, при твоей мощной актерской сути ты всё же человек ансамблевый.

– Ну, команда – это редкость, большая редкость. Я, человек, вкусивший театр Табакова, очень скучаю по команде. Все-таки в Театре наций другие условия. Здесь нет актерского штата, все собираются на конкретный проект. Плюс в том, что самые разные режиссеры приходят со своими идеями, и они могут взять любого артиста. Например, замечательный режиссер Евгений Марчелли собирается ставить «Грозу» Островского, он пробует разных артистов, и не только москвичей. (Раздается телефонный звонок. Евгений разговаривает по телефону с мамой, Тамарой Петровной.)

– С мамой у тебя, я знаю, очень близкие отношения.

– Конечно, близкие. Хотя бывает по-разному. Когда люди живут вместе, они не только комплименты друг другу говорят.

– Я бывал у тебя в гостях, когда вы жили с мамой в общежитии «Табакерки». Как-то зашли компанией после твоего спектакля «Звездный час по местному времени», Вера Глаголева еще с нами была. Сидели на кухне, жарко обсуждали спектакль. Мама быстро приготовила всем вкусную еду.

– Сначала ко мне из Саратова приехала мама – мы жили в общежитии с ней вдвоем, – потом сестра после окончания Вагановского хореографического училища, а с ней и папа присоединился. Так что мы все жили в одной комнате.

– Когда общага для тебя закончилась?

– Не могу точно вспомнить, но к тому моменту я уже стал сниматься. Фильм «Любовь», другие мои первые картины – это всё «общажные». Потом Олег Павлович Табаков сделал однокомнатные квартиры мне и Володе Машкову. Это было так далеко, что Володя туда даже не доехал, а я доехал. И понял, что мне надо продать эту квартиру, добавить денег и купить новую. Купил на «Красносельской», уже в центре, но она была очень маленькая. До этого я получил приз на фестивале за «Любовь»…

…Да-да, это была Женева, фестиваль «Звезды завтрашнего дня». Мы еще с тобой сделали тогда первое наше интервью.

– Точно. Приз оказался денежный, я на эти деньги купил квартиру сестре Оксане.

– Какой щедрый подарок!

– Дело в том, что отделиться от родителей в нашей семье вещь невозможная. И поскольку я центр семьи, то я понял, что отделиться не смогу. А сестра более самостоятельная.

– А почему отделиться невозможно?

– У нас плотные корни. Родители ради нас с Оксаной поменяли квартиру в военном городке Татищево на три «кельи» в Саратове, чтобы жить рядом с хореографическим училищем, где сестра училась. Потом они «дошли» до общежития. Не имея денег, оба в пятьдесят лет ушли с работы: папа занялся Оксаниными делами, а мама – моими.

– Что это – слепая любовь к детям или такая вера в ваши с сестрой способности?

– Вера, вера. Кроме того, это и своя какая-то нереализованность, потому что мама и папа раньше участвовали в самодеятельности.

– Мама продолжает работать билетером-контролером в «Табакерке»?

– Да, уже больше двадцати пяти лет работает.

– Тамара Петровна так бойко и эмоционально встречает на входе зрителей – вообще как отдельный спектакль… Скажи, это артистичная мама хотела, чтобы ты поступил в театральное училище?

– Такого не было, никакой навязчивой мысли. Это естественное мое желание. Родители не препятствовали, стали помогать, потому что поверили. Мне всегда нравился мир не бытовой, а какой-то фантазийный. Мы с Оксаной знали уловки, как оказаться в этих других мирах, а формы были разные: через свой детский кукольный театр либо через драматические отрывки, которые мы разыгрывали вместе. Во время «войны» Оксана была медсестрой, из раскладушки мы делали землянку. Кроме того, мое стеснение, зажим… Это касалось не только выступлений, а вообще существования внутри коллектива, среди людей. Я чувствовал в себе, можно сказать, ущербность. Я не мог общаться с людьми. На уроке я понимал, чем занимаюсь, а вне уроков прятался в свою скорлупу. Дальше я сам почувствовал, что надо как-то социализироваться, и, переступив через себя, начал что-то делать. Когда в школе нужно было ставить спектакли, ответственным всегда оказывался я. Все знали, что после школы я буду поступать в театральное училище, и мне даже не приходила мысль, что я могу не поступить.

– С самого начала была уверенность, что актерская судьба сложится со знаком плюс?

– Вера была до того момента, пока мне не поставили тройку за актерское мастерство.

– Это в Саратовском училище?

– Да, я просто понял, что это провал. Провал в моей уверенности, в том, что это мое дело. «Три» означало, что оценку мне поставили из жалости, что я просто маленький мальчик – мне тогда было четырнадцать.

– А почему это случилось?

– Я не совсем понимал природу актерской профессии, когда занимался в училище. Руководитель курса Валентина Александровна Ермакова написала мне на программке: «Научись сознавать, что ты делаешь, тогда ты будешь получать удовольствие». И вот следующим моим шагом было научиться это делать. Если надо было «умирать», я делал это на полную катушку, не жалея сил, нервов и вен на голове, но это уже из области медицины. Сейчас я делаю всё осознанно и понимаю, для чего делаю. Эту азбуку я изучил уже в Москве, у Олега Павловича Табакова, и учу каждый день. Как-то мы с Олегом Меньшиковым беседовали. И он говорит: «А что еще играть? Ну я сыграл тридцать раз роль, и все. Мне все ясно». Я говорю: «Ты, наверное, счастливый человек. Ты достиг какого-то результата, а я нет. Мне интересно: вдруг, раз, и откроется какая-то дверь еще». Понимаешь? Это каждый раз что-то новое, неожиданное.