Вадим Верник - Книга победителей [litres]

– Тебе хотелось бы и дальше двигаться в этом направлении?

– Нет, нужно иметь совесть. Ты не забывай, что у меня еще и в «Современнике» спектакль «Не покидай свою планету» по «Маленькому принцу».

– Тоже, по сути, моноспектакль.

– Бог троицу любит. Я думаю, что нужно на этом остановиться. Вообще я очень надеюсь, что звезды так сойдутся и мы опять поработаем в нашей прекрасной команде, что-нибудь выдадим а-ля «Мушкетеры десять лет спустя», образно говоря.

– Ты про вашу команду с Мишей Трухиным и Мишей Пореченковым?

– Да. Надеюсь на это. И Юрия Николаевича Бутусова подключим, потому что мы десять лет назад последний раз с ним что-то делали.

– У вас остается прежняя спайка с Трухиным, с Пореченковым? Или сейчас тебе достаточно своей семьи?

– Я не скажу, что этого достаточно. Нам, в принципе, всегда чего-то не хватает. А спайка, как ты говоришь, никуда не делась: даже когда мы долго не видимся, она ощущается в смс-переписке. Когда мы выходим друг с другом на связь, мы понимаем, что ничего не меняется, слава богу, в этом смысле. Но наверное, у нас закончился тот этап жизни, когда мы друг у дружки ночевали вповалку, притом что были уже женатыми. Начался другой этап жизни, может быть, более степенный. Хотя, может, это со стороны кажется, что степенный, а на самом деле внутренний жар, пыл тот же самый.

– Была потрясающая история, когда вас с Пореченковым, начинающих актеров, не утвердили в массовку.

– Мы учились на втором курсе. Американцы снимали в Питере «Евгения Онегина». Им нужна была массовка, а нам нужны были деньги. Пришло человек 150 таких же нуждающихся. Отобрали половину, а мы с Мишей остались стоять на площади. И тогда я сказал: Мишенька, мы с тобой учимся другой профессии, – давай больше никогда не будем приходить на такие мероприятия.

– Ты всегда четко формулируешь задачи. Может, первое образование дает о себе знать? Ты ведь учился приборостроению.

– Учился. Ушел оттуда после третьего курса. Мне оставалось восемь месяцев практики, и я бы сейчас строил «мозги» для самолетов… На самом деле так бывает: я вдруг на каком-то математическом уровне начинаю понимать, что происходит. Но я больше эмоциональный человек, поэтому зачастую делаю неправильный, нелогичный выбор. Например, я всегда даю возможность человеку реабилитироваться, в 99 процентах случаев встаю на его сторону, пытаюсь оправдать. Не могу принять, что человек совершил подлость и шанса на прощение нет. Не обрываю отношения, до последнего поддерживаю связь, даю человеку возможность проявить себя по-другому. Это не говорит о том, что я такой хороший, просто все происходит на эмоциях.

– Это уже мудрость, а не только эмоции.

– Поживем – увидим.

– Костя, я иногда общаюсь по телефону с твоей мамой Татьяной Геннадьевной, у нее такой мощный темперамент и столько бурных эмоций. Совсем другой характер, чем у сына.

– Что касается Татьяны Геннадьевны, моей мамы, то да, она свою энергию распаляет везде на 180, а то и на 360 градусов. А я стараюсь всё это сохранять для сценических подмостков, до момента, когда это нужно выплеснуть. Мы, ленинградцы, всегда жили и продолжаем жить в законе сохранения энергии.

– Ты говоришь «мы, ленинградцы». То есть ленинградцем считать себя приятнее, чем петербуржцем?

– Я точно не петербуржец. Петербуржцев я видел. А я, наверное, питерский ленинградец.

– В чем разница?

– Если меня поставить рядом с фасадом петербургского здания, я не буду гармонировать с ним. А вот петербуржец будет. Петербуржцы – это какой-то другой внутренний ритм, другой мир. Вот у нас в институте был такой педагог по зарубежному театру Гительман Лев Иосифович. В начале 90-х мы сидели зимой в неотапливаемых аудиториях в куртках, шарфах. А он заходил в костюме-тройке, у него изо рта шел пар (потому что было холодно), смотрел на нас, таких упакованных в ватники молодых и наглых, и говорил, глядя в окно: «Вот я зашел – и выглянуло солнце». Потом читал лекцию и в перерыве обращался к нам: «А теперь мы с вами спустимся в буфет и выпьем чашечку кофе». Что подразумевалось под чашечкой кофе? Одноразовые пластиковые стаканы, которые еще были проткнуты сигаретами. А он брал эту прожженную пластиковую тару, на дне немножко кофе, и пил, смакуя сам процесс. Вот для меня это истинный петербуржец.

– Отличный пример! Слушай, Костя, удивительная вещь: когда мы с тобой только начали говорить, ты был уставший, измученный с дороги, а сейчас, хоть и не так много времени прошло, у меня ощущение, что ты как будто преобразился, как будто отдохнул чуть-чуть.

– Это потому, что ты, слава богу, сохраняешь в себе профессию, умеешь вести разговор, задавать вопросы, на которые мне интересно отвечать. Если бы на твоем месте сидел человек, который бы задавал банальные вопросы, я бы через десять минут уже скукожился. Вот, наверное, и весь ответ.

– Спасибо.

– Я не болтун, но ты превращаешь меня вот в этого болтуна, который размышляет о любимом городе, о профессии, о том, надо или не надо так много отдавать ей времени и сил. Я, например, понимаю, что выходить на сцену для того, чтобы проговорить текст и вывести себя, народного-перенародного, лауреата многочисленных премий, и уйти, мне неинтересно. Мне интересно, как Михаил Константинович Девяткин, актер театра Ленсовета, когда ему было 75 лет, прыгал по стульям, уже плохо видел, но тем не менее прекрасно играл! И вот он говорил: «Костенька, неважно – заслуженный ты или какой угодно. Важно, что ты сегодня вышел и доказал, что ты имеешь на это право». Я запомнил его слова.

– Ты в профессии уже на многое имеешь право. Я говорил тебе однажды, что в абсолютном восторге от того, как ты сыграл в комедии «Хороший мальчик». Такой острохарактерный получился персонаж, папаша главного героя, у которого слегка «съехала крыша». Такой неожиданный Хабенский.

– Ну вот таких интересных вещей, начиная со сценария, не так много в моей жизни, не так много. Поэтому за эту историю я ухватился. Это было на девяносто процентов хулиганство. Когда мы все фантазируем в одном направлении – это большой кайф. Когда режиссер фантазирует в одном направлении, а ты совершенно в другом – это ад, это муки. Ты играешь, стиснув зубы.

– А ты не хочешь сам занять режиссерское кресло?

– Я прекрасно отдаю себе отчет, чем занимаются эти люди и что нужно уметь для того, чтобы этим заниматься по-настоящему. Но попробовать, наверное, пора бы. Чтобы либо влюбиться в это, либо сказать: «Правильно, что я не пошел в эту сторону».

– Ты во всем стремишься к совершенству.

– Я могу ошибаться, но у меня полное ощущение, что таким меня сделали на курсе в театральном институте.