Вячеслав Элеш - Записки подпольщика

На призыв Николаева захватить власть в руки крестьян народ ответил быстрыми действиями. Были арестованы волостной старшина, писарь и урядник. Создан временный волостной комитет.

Однако народная власть просуществовала недолго. На третий день в село прибыл становой пристав с ротой солдат. Несколько человек было арестовано, а на жителей в наказание было возложено содержание прибывшей роты солдат. Село будто вымерло. Появились в нем урядник, жандармы...

Разрозненные восстания крестьян происходили и в других волостях Чебоксарского уезда, но эти восстания, не получив широкого развития, быстро подавлялись.

... Окончив в 1906 году 2-классное училище, я решил продолжить образование. Была заветная мечта стать капитаном.

Я знал, что 20 октября приемные экзамены в Казанском речном училище. Решил попытать счастья. «А если не попаду, — думал я, — останусь в городе. Подыщу работу».

Посоветовался со старшим братом Никитой. Он одобрил и дал на дорогу серебряный рубль. С этим рублем 19 октября 1906 года на пристани Звениговский Затон я сел на пароход. Спросил кассира:

— Сколько стоит билет до Казани?

— Рубль!

Что делать? Купить билет и остаться без денег? Решил на пристани в Козловке сойти. Оттуда до нашей деревни 12 километров. Но, к несчастью или счастью, пароход не остановился в Козловке. Я продолжал ехать без билета и все время думал, что делать.

Пока я переживал и думал, наступила ночь, пароход приближался к Казани. Пароход в Морквашах стоял всю ночь, грузился мукой.

Вот и Усть-Казанская пристань. Здесь тоже дебаркадеры убраны. Пароход пристал, приткнувшись к берегу носом. Я наблюдал, как матросы подали швартовы (чалка — по-волжски) и стали подтягивать корму. Наблюдал, и у меня зрела мысль: как только корма парохода подтянется ближе к берегу, разбегусь и выпрыгну на берег. Я так и сделал. Прыжок мой был достоин рекорда.

... В речном училище швейцар принял меня за нищего. Он сказал:

— Нищим не подают. Здесь училище.

На мне был весь в заплатах полушубок, грязная солдатская шапка, на ногах лапти, за плечами котомка.

— Я не нищий, пришел учиться, — ответил я.

Оказалось, что экзамены уже прошли, но швейцар все же доложил обо мне начальнику.

Через несколько минут в прихожую, она же и приемная, вошел внушительного вида рослый морской офицер. Я заметил пышные светлые усы на морщинистом продолговатом лице и толстые губы. Серые, чуть навыкате глаза смотрели, как мне показалось, строго. Это был начальник училища Михаил Васильевич Черепанов.

Он подошел ко мне и спросил:

— Вы хотели меня видеть?

Вместо ответа я подал ему прошение с документами. Он внимательно просмотрел их.

— Хочу быть капитаном, — сказал я.

Находившиеся тут ученики и два швейцара громко рассмеялись, а М.В. Черепанов, еще раз внимательно оглядев меня, распорядился проводить в один из классов.

Для меня одного он организовал приемный экзамен, использовав для этой цели находящихся в училище преподавателей. То ли вопросы задавались мне легкие, то ли на самом деле я был подготовлен, но отвечал я по всем предметам неплохо и был принят в Казанское речное училище. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю Михаила Васильевича Черепанова.

Сразу же после экзаменов секретарь училища предупредил меня:

— Элеш! Учтите, в лаптях в училище ходить нельзя.

А у меня, кроме лаптей, каравая черного хлеба в котомке, ничего не было.

Я вспомнил, что в Казани, на Мокрой улице (а училище находилось в Адмиралтейской слободе, в 3-х километрах от города) арендует постоялый двор наш деревенский русский сосед М.П. Мосолов. Я направился к нему.

М.П. Мосолов и его жена Антонина Захаровна приняли меня приветливо. Оба они были еще молодые, приятные люди. Когда я им рассказал, что поступил в Казанское речное училище, удивлению их не было предела. При помощи этих отзывчивых людей выход из моего бедственного положения был найден: мне дали во временное пользование старые сапоги и пиджак хозяина, разрешили жить у них на постоялом дворе.

В первый же день я написал старшему брату письмо в деревню:

«Дорогой брат Никита!

Шлю тебе и всем большой поклон; 20-го числа я сдал экзамен в Казанское речное училище и хожу на занятия. В лаптях в училище ходить нельзя, поэтому Мосоловы дали мне на время старые сапоги и пиджак. Рубль, что ты дал мне, я бережно трачу, но он приходит к концу. Живу у Мосоловых на постоялом дворе. Для того чтобы продолжать учиться, мне надо хотя бы валенки, в них зимой в училище можно ходить, и костюм какой-нибудь, да надо немного денег, хлеба и картошки. Напиши, как быть дальше».

Через неделю приехал Никита, которого я вовсе не ожидал. Я ему очень обрадовался. Да и он, обычно всегда суховатый в обращении с людьми, был трогательно ласков со мной.

Оказывается, мое письмо обрадовало не только нашу семью, но и всех в деревне. Дядя Петр Миронович Девеев помог деньгами, купил мне валенки, местный портной сшил для меня без мерки костюм из хлопчатобумажной темной материи. Выходит, почти вся деревня приняла участие в моей судьбе. Брат привез мне еще каравай хлеба, картошки, пирожков домашних. На прощание оставил три рубля.

Улица Мокрая, где я поселился, оправдывала свое название. Она была самой грязной в городе. Не только весной и осенью, но и летом, при первых дождях, она становилась непроходимой. Улица постоялых дворов, грязных ночлежек, кабаков и трактиров, чайных и лавочек, она заканчивалась свалкой нечистот. У свалки стояла из красного кирпича церковь пророка Ильи.

Постоянными жителями улицы были содержатели кабаков и прочих заведений и обслуживающий их персонал, служители церкви Ильи, запойные пьяницы обоего пола да случайно заезжие в город бедняки.

«Почему они потеряли человеческий облик?» — думал я.

На постоялом дворе были люди всякого звания и общественного положения в прошлом.

Здесь я встретил студента-медика Казанского университета, некоего Сергея Николаевича — человека невысокого роста, хлипкого сложения, со светлой жиденькой бородкой. И глаза у него были серенькие, невыразительные. Весь он был какой-то мягкий, ходил тихо, незаметно. Носил студенческую форму из синего диагоналя, студенческую фуражку. Тужурка никогда не расстегивалась, под ней не было белья. Наступили холода, а он оставался в летнем, ходил весь съежившись. Лекций в университете не посещал. Он вызывал во мне жалость. И несмотря на все это, я смотрел на него как на бога. Шутка ли сказать — студент!

Хозяйка брала уроки и за это подкармливала его.

... До боли мне было жаль в ту пору одну женщину. Молодая, лет двадцати пяти, не больше, она появилась в нашем дворе, обратив на себя внимание всех. Высокого роста, стройная, с темно-карими глазами, обрамленными черными ресницами. Трезвая, она держалась с достоинством. Тогда в ее глазах стояла тоска, ярко-красные и полные губы выражали брезгливость. Одета она была не в пример жителям Мокрой улицы просто, но со вкусом. Пьяная, она плакала. Как мне хотелось, чтобы она выбралась на дорогу. Но неотвратимо она опускалась на дно. И некому было ее спасти. Постепенно ее хорошая одежда превратилась в тряпье, все чаще появлялась она на улице пьяной и, наконец, стала, как и многие, уличной девкой.