Вячеслав Элеш - Записки подпольщика

На Мокрой улице я почти не видел радостных лиц, не слышал смеха. Но горя тут было хоть отбавляй.

В то время я наивно думал, что все несчастья людей происходят только от пьянства.

Сам я питался плохо: черный хлеб и картошка, а когда кончался привезенный из деревни картофель, я переходил на один черный хлеб с водой.

Три рубля из деревни я получал не всегда. Из них за место на нарах нужно было отдать по 3 копейки в день. За два фунта хлеба в сутки по 7 копеек, да еще надо было выгадать на учебники и письменные принадлежности. Бывали дни, когда совсем нечего было есть, я голодал.

Несмотря на такие лишения, я не падал духом. Учился, ходил в городскую библиотеку, любил книги. И ни разу не болел. Сказались деревенская закалка и занятие физическим трудом с детства.

Учился я хорошо. Наш класс состоял из учеников разных возрастов (от 20 до 35 лет). Многие были женаты, служили на пароходах на командных должностях, имели детей. Большинство из зажиточных семей. Одетые с иголочки в форму речного училища со светлыми пуговицами, в шинелях от лучших портных, они сторонились меня.

Но зато отношение ко мне начальника училища М.В. Черепанова было отеческим. Он преподавал «Навигацию». В каждый свой урок вызывал меня к доске, показывая этим, что следит за моими успехами. Я боготворил его.

М.В. Черепанов любил отмечать выпуски учеников торжественно. Обычно на эти торжества приглашались пароходовладельцы. В 1907 году присутствовал почетный шеф училища, миллионер, владелец многих пароходов и барж, хлеботорговец, купец первой гильдии Землянов. Лицо у него было грубое, неотесанное и бородатое. Говорить он не умел, сильно заикался, однако выступил с речью, в которой было немало оскорбительного для учеников. Надо было видеть тогда М.В. Черепанова! Он стремительно вышел на середину залы. В отличие от Землянова, он умел говорить. Но теперь он говорил особенно горячо.

Он хлестко тогда отчитал миллионера.

Однажды он останавливает меня в коридоре и спрашивает:

— Элеш! Вы бывали когда-нибудь в опере?

— Нет! — ответил я смущенно.

— Вот вам билет на «Пиковую даму», от Марии Васильевны. Непременно посмотрите! — сказал он, подавая мне билет.

Мария Васильевна — жена М.В. Черепанова — была добрейшей души человек. Высококультурная, с демократическими взглядами на жизнь, она немало помогала ученикам и заслуженно пользовалась уважением всех.

Билету я был очень рад и сердечно поблагодарил Михаила Васильевича. О «Пиковой даме» я не имел никакого представления. Надо сознаться, что даже слово «опера» для меня тогда было новым словом.

В театре я испытывал неповторимые чувства. Попасть из чувашской деревни в такой театр, как Казанский, было равносильно открытию нового сказочного мира. Я был буквально потрясен всем виденным: прежде всего люстрой, огромной люстрой, что свисала с потолка и сверкала тысячами огней, отраженных в прозрачном хрустале; величественной сценой, красоту которой мой ум воспринимал как чудо; артистами и публикой, непохожими на меня. Все происходящее в театре я остро переживал. Сидя в четвертом ярусе театра (всех ярусов пять), очарованный, я не смел пошевелиться.

Театральные переживания оставили во мне те же чувства, что и красивые сказки. Я хорошо понимал, что существует иная жизнь, но она для меня была несбыточной. Я продолжал оставаться жителем улицы Мокрой.

Весной 1909 года я окончил Казанское речное училище. Потом побывал в сибирских городах, поплавал на многих сибирских реках, но где бы ни был, я не забывал никогда моего бывшего начальника училища М.В. Черепанова. В 1928 году, вернувшись из-за границы и получив назначение в Ленинград, я случайно от капитана учебного судна «Товарищ» Лухманова узнал, что М.В. Черепанов живет в Ленинграде.

Конечно же, я прежде всего навестил своего старого учителя. Мы поздоровались. Я понял, что М.В. Черепанов не узнал меня.

— Михаил Васильевич, — сказал я, — прошу простить меня, что беспокою вас и Марию Васильевну. Я ваш бывший ученик по Казанскому речному училищу, тот чувашский мальчик, который пришел в лаптях.

— Да, да... чувашский мальчик... в лаптях. Вспоминаю. А Марии Васильевны не стало вот уже четыре года, — добавил он и глубоко вздохнул.

Он молча, внимательно рассматривал меня с головы до ног. Ему, видно, трудно было сравнивать хорошо одетого человека с тем мальчиком в лаптях, которого он знал много лет назад. Я рассказал о себе. В свою очередь от него узнал, что с первых дней революции он стал работать с большевиками в Ленинградском порту. Старика уважали. Ему дали хорошую квартиру, пенсию.

Старик потеплел. Ему было приятно, что питомцы не забывают его, вспоминают добром.

... Это была последняя встреча с М.В. Черепановым. Скоро меня перевели в другой город. Через год не стало и М.В. Черепанова — замечательного человека, доброго к людям.

Зимняя учеба кончилась. В 17 лет я стал матросом буксирного парохода «Суворов», куда меня устроил начальник училища М.В. Черепанов.

Жизнь матросов была однообразной, но я был молод, меня интересовало все: сама Волга, широкая как море, ее красивые берега и люди, окружавшие меня. Здесь я уже не голодал: похлебка-тюря, каша пшенная, черный хлеб и кипяток всегда были к завтраку, обеду и ужину.

Исполнились и мои юношеские мечты: я побывал во всех городах Волги, Камы и Белой.

Жизнь бурлила в волжских городах. Со всех концов необъятной, обширной России текли сюда безработные, гонимые голодом. Волга превращала сотни тысяч людей в матросов, кочегаров, грузчиков, плотогонов, бурлаков. На десятках пристаней, растянувшихся на версты по берегу реки, загроможденных горами всевозможных грузов, стоял несмолкаемый шум.

В моей памяти сохранилась встреча в Астрахани с грузчиком Михаилом Кабановым, моим земляком-соседом. Его изба в деревне стояла через улицу, прямо против нашей. Это была бедняцкая семья. Небольшая изба с небольшими же окнами, крохотный амбарчик — вот и все постройки, да пустой двор. Лошади у них не было, не было и других домашних животных, кроме трех-четырех овец. В избе узкие скамейки по стенам, потемневшая от времени иконка в углу, небольшой простой столик да русская печь. Неуютная, сумрачная изба не была красна пирогами. На их столе я редко видел горячее кушанье. Обычно лежал каравай черного хлеба и стояла деревянная чашечка-солонка. Время обеда в семейном кругу у них редко соблюдалось. Каждый подходил к столу, когда хотел, отламывал — не резал ножом, а именно отламывал — кусок хлеба, посыпал солью и ел где попало. И в этой бедной, полураздетой, полуголодной семье, на черном хлебе и воде да на свежем воздухе рос и развивался крепыш и силач, чувашский Поддубный. Михаил Кабанов был старше меня на несколько лет и ушел из дома, когда я еще учился в селе Бичурине. Домой он не приезжал и, будучи неграмотным, писем не писал. И вот в Астрахани, на подмостках пароходной пристани, я столкнулся с ним лицом к лицу: он легко нес на спине огромный тюк кожи. Мы оба очень обрадовались. Тюк он отнес, и передо мной предстал широкий в плечах, пышущий здоровьем крепыш — подлинный волжский богатырь. Одет он был, как и большинство грузчиков, в рваную рубашку, шаровары из чертовой кожи, без меры в ширину, короткие в длину, в опорки. Голову его покрывала обыкновенная тряпка.