Вячеслав Элеш - Записки подпольщика

Все они — старые большевики, непререкаемые для меня партийные авторитеты, но знаком я был только с И.Н. Панкратовым и М.И. Губельманом.

— Товарищ Элеш! Мы решили поручить Ковальчуку и тебе, — сказал И.Г. Кушнарев, — ответственное дело. У вас будут большие суммы партийных и государственных денег, а также секретные документы. Ковальчук и Пшеницын знают, где получить деньги и документы.

Доверие оказывает могучее действие. Оно возвышает человека в его собственных глазах, вызывая хорошие чувства и желание сделать все добросовестно и этим оправдать оказанное доверие. Я был весь охвачен этим чувством. К. Пшеницын сказал:

— Пойдемте!

Мы молча вышли. Ночь по-весеннему была темная. Город спал. Шли настороженно, пробираясь к Семеновскому базару, всячески избегая встреч с японскими патрулями и часовыми. Поднялись по Косому переулку и добрались до квартиры А.М. Дмитриева, где я и должен был принять казначейство. Он, оказывается, был предупрежден и ждал нас.

К. Пшеницын и Е. Ковальчук быстро ушли. И вот я остался со своими мешками у А.М. Дмитриева, которого, кстати сказать, знал раньше. Вскоре в комнату втащили железную кровать и устроили мне постель. Однако меня беспокоило содержимое мешков. Я не получил на этот счет никаких указаний. Никаких! Знал только, что в мешках деньги, паспорта и секретные документы. Я не пытался также узнавать, откуда, кем и как были доставлены ценности в мешках. Значительно позже я узнал, что деньги эти были получены из казначейства, по особому распоряжению правительства. К сожалению, все подробности мне неизвестны. Знаю только, что операцию эту провели К. Пшеницын, Р. Шишлянников и П. Никитенко за несколько минут до того, как у казначейства были поставлены японские часовые.

В двух мешках оказались бумажные деньги в крупных купюрах на сумму 18 миллионов рублей, что в переводе по курсу дня составляло 5,4 миллиона золотых. Это была огромная сумма. В получении денег я нигде не расписался. Мне, коммунисту, их просто доверили. В третьем мешке была одна папка с бумагами и сотни паспортов. Закончил я эти уточнения поздно.

М.В. Крепачев (Федя), большевик, подпольщик

После прошлой беспокойной ночи и дневных тревог, я тоже быстро уснул. Наутро пришли ко мне К. Пшеницын и В. Шишкин. Пшеницын информировал меня о назначении денег и порядке их расходования. Я обратился к Пшеницыну.

— Сумму денег в двух мешках я уточнил, — и назвал цифру. Кому дать расписку в получении?

— Это после, — ответил он. И тут же на клочке бумаги написал: «Товарищу Элешу. Выдайте Володе Маленькому два миллиона рублей. Костя». На этой записке Володя оформил расписку лаконической фразой:

«Два миллиона получил.

Володя Маленький».

Но надо здесь же сказать, что с первой же операции со своими миллионами у меня получилось невероятное: я обсчитал Володю Маленького, в присутствии Кости Пшеницына, на миллион рублей (300 тысяч рублей золотом по тогдашнему курсу).

М.В. Крепачев (Федя) большевик, подпольщик

— Надо сказать, — вспоминал позже К. Серов, приводя этот факт, — что отношения между партийцами тогда носили особенно чистый, товарищеский характер; доверие друг к другу было исключительным, всех объединяла не только опасность, висевшая над каждым. Люди доверяли друг другу свои жизни.

Получив миллион, Володя Шишкин уехал в область. Поэтому второй миллион я смог выдать ему только по возвращении из командировки.

Так я стал расходовать миллионы. Ко мне приходили, как теперь вспоминается, Яковлев, Тамара Головина, Мария Сахьянова, Николай Руденко, Владимир Врублевский, Повелихин и другие. Они вручали мне записки за подписью «Костя», а я выдавал им крупные суммы.

Все это казалось мне вначале непривычно примитивным. Конечно, я понимал, что и вся подпольная работа необычна и не все трафаретные нормы и формальности здесь уместны. Но главное — люди. Я имел дело только с коммунистами, о которых в народе, говорили: «Это идейные», подразумевая под этим самые лучшие качества человека. Я имел дело с коммунистами, притом в подпольных условиях. Здесь важно было быстро, без всяких проволочек и формальностей, оперативно разрешать первоочередные задачи. Все эти товарищи, которые приходили ко мне с мандатами Ревштаба за деньгами или за паспортами, направлялись в районы Приморской области. Им надо было спешить. После выступления японцев армия и партизаны остались без материальной базы и продовольствия. Многие были буквально раздеты, требовались срочные меры, чтобы одеть и обуть их, накормить. Организацией и руководством этой сложной работой и занимался военно-технический отдел, возглавляемый К. Пшеницыным. Е. Ковальчук на третий день зашел попрощаться со мной: он был направлен на другую работу.

А. Дмитриев жил у матери и занимал небольшую комнату. Там же в квартире проживала приехавшая из Хабаровска в гости к свекрови жена младшего брата Дмитриева, офицера. Это была молодая и красивая, но пустая, воинственно настроенная против большевиков женщина. Рядом с моей комнатой находилась столовая, где постоянно торчали офицеры разбитой белой армии, быстро надевшие после выступления японцев золотые погоны. Я сидел рядом со своими мешками. За стеной, в столовой, велись разговоры, полные ненависти к большевикам. Большевиков здесь ругали так, как могли и могут это делать только махровые белобандиты. Вся эта «белая кость» понятия не имела о большевиках, но, поощренная японским выступлением, вылезла из разных углов и щелей. Как хотелось мне дать крепкую отповедь этим прохвостам. Но мое конспиративное положение не позволяло мне делать такие глупые шаги.

Стоит ли говорить, что в таком соседстве я чувствовал себя весьма тревожно. Жил, стараясь не привлекать внимания своей персоной. Из комнаты выходил очень редко.

Меня продолжали беспокоить золотопогонники. Правда, они ничем не проявляли своего интереса ко мне, сохраняя гробовое молчание, когда я проходил, бывало, через столовую. Только сама молодая вдова несколько раз пыталась заговаривать со мной, но мои короткие ответы «да» и «нет» охлаждали ее любопытство..

Мои опасения А.М. Дмитриев не разделял. Он говорил, что нет основания для беспокойства. И, не в силах удержаться от смеха, он рассказывал, как эта любопытная особа спросила однажды его:

— Какого дикаря ты приютил?

На это Дмитриев ответил:

— Этот нелюдим — писака из Пролеткульта. Ему отказали в комнате за неплатеж. Человеку некуда деваться, вот я его временно и приютил. В общем, он человек неплохой, но на редкость неудачник.

— Ты можешь быть совершенно спокойным, неудачники ее не интересуют. Ей нужны люди богатые, с солидными карманами.