Анна Алматинская - Минувшее

Так оборвалась жизнь одной из узбекских женщин. Она стала жертвой шариата.

Солнце ярко било в широкое окно небольшой комнаты, заставленной столами, за которыми сидели женщины. Большинство из них были в красных косынках. В комнате шумно и немного суетливо. Это кузница женской свободы. В этой комнате решались все общественные и семейные женские дела. Напротив входной двери, возле большого шкафа, за письменным столом сидела секретарь Студенцова, молодая бледнолицая женщина. Студенцова так углубилась в работу, что, казалось, не слышала ни шума, ни пронзительного голоса крикливо одетой, с густо насурьмленными бровями узбечки. Она, сидя у стола маленькой русской женщины с уставшим лицом, капризно кричала.

— Ты женотдел, помогай! Я хочу развод, давай развод! Зачем мне муж, который не может купить мне хан-атласа на платье?

Возле другого стола, сбросив паранджу и закрыв ладонями лицо, тихо плакала молодая, почти девочка, женщина. Обняв ее за плечи, заведующая женским клубом взволнованно говорила:

— Ну не плачь же, Халима, не плачь! Не дадим тебя в обиду. Судить будем твоего мужа. Если ты решила уйти от него, поможем. Устроим на работу. Будешь на ткацком стайке работать, выучим. Но где жить?

— У сестры старшей. Она давно зовет. Вдова, скучно ей одной.

Это обычная картина напряженной работы женотделов в период худжума, то есть наступления, наступления на врагов раскрепощения женщины. Много было забот и работы женотделкам в ту пору. Женщины рвались к свободе. Те, кто был посмелее, сами шли в женотдел искать защиты, помощи, а более робкие покорно сидели в ичкари и, трепеща от страха, ждали помощи делегаток. Женская половина — ичкари — в домах правоверных мусульман бурлила. Там обсуждались вопросы о правах женщины и случаи освобождения от произвола мужа. Этого свободомыслия не могли перенести мракобесы. Вековые предрассудки вспыхнули с новой силой. В глухих стенах ичкари, особенно по ночам, творились черные дела. Непокорных женщин морили голодом, истязали, запирали в темный хлев, а если это не помогало, убивали.

Но у людей разные характеры, разные условия жизни и разные обстоятельства. Иногда в женотделе происходили анекдотичные эпизоды. Помню, зашла я в женотдел за материалами для журнала «Коммунарка Украины». Студенцова стала подбирать жалобы и присланные с мест протоколы. Вдруг входит огромного роста детина в старом халате в тюбетейке, смущенный останавливается в дверях, явно подавленный женским окружением. Стоит и мнет концы своего поясного платка, молчит.

— Какое у вас дело? С кем хотите говорить? — спросила Студенцова. Он беспомощно оглядывается и бормочет что-то непонятное. Приехавшая на совещание заведующая Бухарским женотделом Зухра помогла бедняге, — перевела ему вопрос Студенцовой. Он застенчиво стал объяснять, что у него есть разговор очень серьезный с самым главным женским начальником. Доложили Любимовой. А у нее в кабинете сидела делегатка с какой-то молодой обиженной узбечкой. Любимова вышла в канцелярию, села за стол и устремила свои строгие серые глаза на парня.

— Зухра, спроси у него, что он хочет? Да подробнее, точнее. — Выслушав Зухру, детина немного приободрился, низко поклонился. Прижав руку к сердцу и глядя на Любимову, заговорил:

— Вот вы, начальник, защищаете женщин, когда их обижают, это хорошо, это надо. А кто же защитит мужа, когда его обижает жена?

Все мы едва сдерживали улыбки, но Любимова оставалась серьезна. Она сочувственно сказала:

— Расскажи. Что случилось?

— Год назад я женился. Нас с Лолой обручили, когда мы были маленькими. Долго я работал, чтобы собрать калым, трудно было. Но вот привез я жену в свою кибитку на Буз-базаре, за Саларом. Жили хорошо, дружно. Лола у меня славная… Но недавно жена подружилась с молодой соседкой, женой старика лавочника. Нехорошая эта женщина, бесстыдная, крикливая. С мужчинами сама заговаривает, лицо им открывает, на мужа кричит, всегда с ним ссорится, грозит разводом. И мою Лолу научила. Вот она и требует, чтобы каждую пятницу я ей делал подарки, а теперь потребовала хан-атласа на платье, коралловое ожерелье. Плачет, грозит уйти, совсем дома покоя нет. А где я денег возьму? Я не бай. Целый день работаю, чтобы Лолу каждый день пловом кормить. Ситец покупаю на платье, а она мне в лицо кидает… Что буду делать? Помоги, начальник!

Всем нам было интересно, как ответит на этот сложный вопрос Любимова. Но она нашла правильный выход. Вместе с Каримом, так звали парня, она послала делегатку Хасанову. Это была пожилая вдова, серьезная и самостоятельная женщина. Хасанова должна была проверить жалобу парня, расспросить жену и обоих привести в женотдел. На другой день пришли все трое, жалоба подтвердилась. Молодой миловидной женщине разъяснили всю неприглядность ее поведения, мужу втолковали, что жене надо учиться жить по-новому и работать хотя бы в пошивочной женской артели, пусть не препятствует жене. Он охотно согласился. Опеку над молодой парой поручили Хасановой, благо, она жила тоже на Буз-базаре.

Месяца через два Хасанова привела сияющую Лолу. Та развернула принесенный сверток и заговорила:

— Посмотрите же, сестры, что я купила Кариму; сама деньги заработала. Он, бедненький, никогда еще не носил шелковый халат. — Лола радовалась, как ребенок, разворачивая мужской халат из дешевого шелка, и, захлебываясь, рассказывала, как интересно они теперь живут. Муж вечерами ходит в чайхану, где открылись курсы ликбеза, а придя домой, учит жену всему, чему учился сам. Так начала формироваться новая семейная жизнь на основе труда и взаимного доверия супругов.

Но пора уже вернуться к тому дню, в который женотдел познакомился с комсомольским вожаком, ставшим верным помощником в деле раскрепощения женщин.

В тот момент, когда разбушевалась крикливо одетая узбечка, в комнату решительными шагами вошел комсомолец — все притихли. Высокий, плечистый, в кожанке, в элегантных коричневых сапогах, он окинул соколиным взглядом всех присутствующих, сдвинул кепку с большим козырьком на затылок, тряхнул кудрявой головой и громким, слегка гортанным голосом произнес приветствие. Узбечки прикрыли лица паранджой и опасливо поглядывали на кобуру, висевшую на поясе, и нарядную камчу — на руке. Его продолговатое бледное лицо было утомленным.

— Харманг! Не уставайте, товарищи! Мне надо срочно поговорить с уртак Любимовой, — говорил он, мешая узбекские слова с русскими. Видно было, что сильно взволнован.

В это время дверь открылась, и в комнату вошла Любимова.

— А вот и сама товарищ Любимова, — сказала Студенцова.