Валерий Свешников - Свобода, овеянная ветром

Много значило качество чернил. Готовили их из порошка, но все старания в поддержании их качества легко разбивались небольшим кусочком карбида кальция, опущенным в чернильницу. Этот прием позднее закоренелые двоечники использовали для того, чтобы не писать контрольную работу. Ну, если и писать, то в сокращенном варианте.

Другие хитроумные проделки могли сорвать и объяснение нового материала. Для этого наши проказники натирали доску воском и все – написать на ней что-либо мелом становилось невозможным.

Иногда мешали хорошо писать ручкой какие-нибудь волоски и прочий мусор, попадающий в чернильницу. Избавиться от этих «добавок» удавалось с помощью специальных перочисток – суконных кружочков, сшитых заботливыми матерями для своих первоклашек.

Как архаизм до сих пор сохранились в школьных тетрадях розовые или зеленоватые листки – промокашки. Они скоро, я думаю, исчезнут за ненадобностью, как, впрочем, и само это слово.

А в наше время промокашка была нужна, как воздух. Ведь, если ты не промокнешь последние (нижние) написанные строчки на правой странице, и перевернешь ее, то испортишь написанное, чернила размажутся, и все старания пойдут прахом.

Необходимо немного сказать о чернильницах-непроливайках. Что-то в организации образования не срабатывало, и нам приходилось таскать в школу особые чернильницы, из которых чернила не выливались при опрокидывании. Это, конечно, удобно, но лучше бы иметь в школе нормальные чернильницы.

Школа, естественно, освещалась электричеством, но у переменного тока в те далекие времена была дурная черта – непостоянство. Поэтому в каморке, где заправляли чернильницы, стояли наготове ряды керосиновых ламп.

Если внезапно гаснул свет, то в класс приносили с десяток горящих керосиновых ламп. Ставили их по одной на две парты, и продолжался урок.

Класс при этом становился какой-то декорацией для сказочных сюжетов. К сожалению, учителя не пользовались ситуацией и продолжали прерванный урок, вместо того чтобы провести урок чтения.

Тут надо бы упомянуть о больших возможностях, открывающихся перед самыми инициативными сверстниками. Мы еще не знали о том, что темнота – друг молодежи, но догадывались о ее прелестях. В темноте можно сесть поближе к соседке по парте, если на то имелись причины и желание.

Еще одна возможность открывалась в такой полутьме – это самодеятельный театр теней с помощью рук. Наиболее ловкие ребята могли сотворить пару десятков подвижных теней, порой очень уморительных.

На всю школу имелись только одни часы. По ним подавались звонки на урок. Часы эти явно старинные, возможно, оставшиеся от прежних хозяев. Располагались они около учительской на втором этаже здания.

Уборщица тетя Паша – незаменимая, как сестра-хозяйка в больнице, поднималась по лестнице до того места, откуда можно увидеть стрелки на часах, и ждала до окончания урока или его начала. Звонила она довольно звучным колокольчиком с непонятной тогда для нас надписью «Даръ Валдая».

На пространстве перед дверями в учительскую кипела самая активная жизнь – здесь образовалась наша вечевая площадь. Тут же стоял рояль, потому что здесь проходили уроки пения.

Стоя на уроке пения, я мог видеть ворота и даже пару окон первого и второго этажа родного дома. Я давно понял, что слава Козловского мне не грозит, поэтому больше наблюдал за жизнью соседей и обитателей дома, чем постигал азы хорового пения.

Надо признать, что наблюдать, а иногда и просто глазеть, уже тогда стало моим любимым занятием. Поэтому со мной воевали учителя и жаловались родителям – на уроке, мол, сидит, но ничего не слышит, и смотрит в окно.

Но я не смотрел, а наблюдал, как примерно на третьем уроке второй смены на балкон директора нашей школы залезал ее сын. Он учился в десятом классе, и возвращался с уроков в это время. Чтобы не отвлекать мать от занятий, он забрасывал на балкон свой портфель, а следом и сам забирался по столбу – опоре балкона. Меня восхищала его ловкость.

А после окончания этого зрелища, я включался в урок и успевал уловить, о чем шла речь по ходу объяснения нового материала.

Хотя петь я не любил, но с удовольствием слушал пение. Наши девочки на большой перемене выстраивались в два ряда в разных концах вечевой площади и начинали игру-дуэль.

Один ряд, притопывая и напевая, надвигался на противную сторону: «А мы просо сеяли, сеяли!» Соперники отвечали: «А мы просо вытопчем, вытопчем!..» И так далее… до конца перемены. Были и другие игры с распеванием каких-то рифмованных слов.

На этой же площади вывешивались школьные стенгазеты. Они были настолько неживыми, что читать их никто не хотел. Только новогодние поздравления и странное предупреждение «Экзамены не за горами» вызывали какие-то человеческие чувства. По крайней мере, у меня – четвероклассника – это предостережение об экзаменах вызывало некоторый трепет, но не страх.

Уже в четвертом классе мы сдавали четыре экзамена – два письменных и два устных по русскому и арифметике. Лет в сорок я, воодушевляя своих детей перед экзаменами, решил пересчитать их количество, сданное нами за все прошедшие годы. Оказывается, их набралось почти с сотню! Может быть, эта необходимость постоянно сдавать экзамены дала нам какие-то знания и что-то помимо них.

Когда я перешел во второй класс, то впервые увидел зачатки дедовщины. Но это была, можно сказать, безобидная дразнилка, а не издевательство и унижение человека. Вся нелепость ситуации состояла в том, что мы, сопляки, выкрикивали почти сверстникам какие-то бессмысленные слова: «Малыши – карандаши по тарелке попляши!»

В душе я понимал, что для второклассника наши «речевки» – это ничем не оправданный гонор, но почему-то нам хотелось показать свою взрослость и самостоятельность.

Из воспоминаний о школьной поре хотелось бы сказать пару слов о летних каникулах. Первый день их – двадцатое мая – мы, естественно, считали началом лета. А подтверждали это событие, началом купального сезона.

Как же холодно иногда бывало, но мы упрямо следовали нашей традиции. Но зато потом, победив свою слабость, собрав волю в кулак и выкупавшись, все с удовольствием согревались под лучами солнца.

Пожалуй, самое главное, что дала нам наша школа, – это уменье учиться, уменье преодолевать трудности, и видеть в этом цель и смысл.

Жаль, что здание нашей школы сгорело, и теперь нет даже следов от нее. И только в нас жива память о той поре становления, о нашей начальной школе.

В первом классе мы, естественно, учились читать, писать и считать. Как нас учили этому искусству, сейчас не упомнишь. Но одно можно сказать с уверенностью – многие полюбили чтение и записались в несколько библиотек, научились грамотно писать и овладели устным счетом.